- Но, что с ней?
- Дитя моё, - теперь она смотрела на меня глазами, полными жалости; мне показалось, что меня сейчас стошнит. - Никто не вечен. Она больна. Её разум уже не может полноценно работать.
Разум? Но мне так нужен был бабушкин разум!
- Вы можете ей помочь? Она поправится?
- Остается только ждать, - она печально улыбнулась. - Всё будет хорошо, - сказала она, дотрагиваясь до моего плеча. От этого прикосновения всё моё тело прогнулось.
Краснушка с матерью положили мокрую холодную тряпочку на лицо бабушки, а ноги обмотали тёплым пледом. Они сварили бульон из оставшихся косточек цыпленка и с ложечки попытались накормить бабушку. В основном, всё стекало по её щекам и подбородку, но, казалось, бабушка потихоньку приходила в себя, пока её кормили. Она взглянула на меня, ну, по крайней мере, мне так показалось, а потом уснула.
- Она должна проспать до утра, - сказала мама Краснушки. Она взяла свою накидку и направилась к двери. - Я вернусь утром, пойдем, Краснушка!
- Я сейчас!
Мама Краснушки кивнула и закрыла дверь снаружи.
Краснушка помедлила всего несколько секунд, а потом, как я и предполагал, начала меня поучать.
- Я прекрасно знаю, о чем ты думаешь, но даже не смей!
- Как ты можешь знать, о чем я думаю? Я же дурачок, не забыла? Я вообще мало думаю.
- Я не думаю, что ты дурачок, Румп, - глаза Краснушки стали грустными.
- Ну, тогда ты одна такая, кто так не думает.
Точно, я был дурачком. Ну, зачем надо было прясть золото из соломы? Надо было послушаться бабушку. Но, может, если обменять золото на еду, бабушка поправится?
- Румп, не обменивай золото.
- С чего ты взяла, что я собираюсь? - я посмотрел на Краснушку, она немного попятилась. Краснушка попятилась от меня!
- Всё будет хорошо, - сказала она, - но не обменивай золото, это небезопасно.
Я сел у огня, поднял несколько соломинок и бросил их в пламя:
- Просто уйди.
- Румп...
- Оставь меня в покое! - закричал я.
Краснушка резко вздохнула и открыла дверь. Я содрогнулся от ворвавшегося порыва ветра.
- Беру свои слова обратно. Ты - дурачок! - она с силой хлопнула дверью.
Я сидел перед камином, пока угли не остыли.
Я не спал всю ночь. Когда зазвонил деревенский колокол, обозначая начало дня, я никуда не пошел. Я остался возле бабушки и покормил её супом. Она всё ещё ничего не говорила и не смотрела на меня, но я наливал суп ей в рот и она глотала.
Ей нужна была ещё еда. Она не могла поправиться без еды.
Когда бабуля уснула, я подошел к своей кровати и достал три мотка золота. Я завернул их в грязную тряпку и запрятал в куртку. Затем я вышел и направился к мельнице.
Говорим «золото» - подразумеваем еду.
Дверь открыла Опаль. Она уставилась на меня, не выражая никаких эмоций.
- Мне нужно увидеть мельника, - сказал я.
Она облизнула губы:
- Зачем ещё? - спросила она. Я впервые услышал её голос; казалось, она была раздражена.
- У меня для него кое-что есть. То, что он захочет обменять.
- День раздачи пайка был вчера. В другие дни отец не меняет.
- Сейчас он захочет поменяться, поверь мне, - ответил я.
Она снова высунула язык:
- Приходи, когда будет следующий день раздачи.
Она начала закрывать дверь, как вдруг позади неё раздался громкий голос:
- С кем ты разговариваешь, Опаль?
Она отпрыгнула от дверного проема, и мельник Освальд полностью закрыл его своим огромным телом. В ширину он был почти такой же огромный, как и в длину. Ремень
его был застегнут на последнюю дырочку.
- А, это ты, не так ли? Для тебя пайка нет, все мы затягиваем пояса потуже. Убирайся.
Я попытался заговорить, но язык во рту стал таким тяжелым, будто он распух и затвердел. Я сообразил, что то, что я принес, несомненно, прозвучит гораздо громче слов, поэтому я достал сверток из куртки и показал золото.
Мельник быстро сделал шаг вперед, загораживая золото от Опаль. Он посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, что вокруг никого не было, затем опустил свой носище в мой узелок. Его жирное лицо расширилось, и в его жадном взгляде заблестело золото.
Он потянулся за одним из мотков, но я отшатнулся. Я подумал о том, что мог потребовать у него: о еде! Я попросил бы его отвести меня на склад и позволить мне выбрать столько, сколько я захочу: мед, пшеница, яблоки, лук, морковь. Он бы перемолол пшеницу в муку высочайшего качества. Но мой язык отяжелел, и я не мог произнести ни слова.
- Что вы мне дадите? - мой голос был сдавлен. - Что вы мне за это дадите?
Мельник улыбнулся, словно ощущая мою внутреннюю борьбу.
- Хитрый малый! - сказал он. - Опаль, иди и принеси мешок муки и мешок пшеницы, каждого по десять фунтов.
Я хотел сказать, что это было несправедливо. У меня же было три мотка золота, а это стоило куда больше двадцати фунтов еды. Мне причитались соль, мед, хотя бы немного мяса, но я не мог ничего сказать. Ощущение было такое, как будто золото затыкало мне рот.
Когда Опаль вернулась с продуктами, она поставила всё к моим ногам. Она посмотрела сначала на отца, потом на меня. Затем уставилась на сверток в моих руках, он был завязан.
- Оставь нас, Опаль, - сказал Освальд.
Она облизнула губы и поспешила прочь.