Шёл снег, тротуар был не убран, мы шли осторожно и молча почти до середины подъёма. Девушка была совсем невысокого роста. Наверное, меньше метра пятидесяти. Я же уже «вымахал» больше метра семидесяти, а потому она мне показалась воробышком, или синичкой. Как и тогда, кстати.
Когда, тогда? подумал я и спросил, надеясь на то, что ошибаюсь, что «вспомнил» её имя правильно. Меня зовут Миша, а тебя?
Света, сказала она, и я едва не потерял сознание от ужаса, от понимания начала конца. Чего я боялся? Я боялся того, что помнил то, что помнить не должен. То, что ещё не произошло, но произойдёт обязательно. Я вдруг, словно вспышкой, увидел свою судьбу от начала и до конца. До конца, мать его. Моего конца жизни. А мне, на минуточку, сегодня пока шестнадцать и я совсем не хочу помнить о смерти. Моменто море, какое-то.
Шестнадцать? подумал я. Почему, шестнадцать? Почему не восемьдесят? Ведь мне же было восемьдесят! Кхым! Было или есть? Секундочку!
Я остановился, перехватил и вторую связку в левую руку и набрав снег правой рукой, растёр им лицо.
Ты чего? спросила она. Вроде прошли всего немного. Заморился? Ты такой огромный и сильный. Ты, наверное, спортсмен?
Она улыбалась и её улыбка ударила меня в сердце, словно прилетевшая со стороны противника случайная пуля. Ага Стрела.
Я ещё и тебя унести могу, прихвастнул я. Хочешь себе на шею посажу.
Она оценивающе окинула меня взглядом и покрутила головой.
Скользко. Уронишь ещё. Калекой сделаешь.
А я вспомнил, что мы когда-то с ней оба поскользнулись на льду на подъёме на нижней Сахалинской, и я чуть не убил её своим ботинком, пролетевшим рядом с её головой. Рядом с её виском.
Вспомнил и, представляете, у меня внутри всё ещё больше похолодело до мурашек и озноба от воспоминания охватившего меня «тогда» ужаса, что я мог её убить. Мою любовь. А сейчас я просто покраснел. С чего, мать его! С воспоминания Воспоминания чего? Мне сейчас шестнадцать лет, а это кода произойдет? В следующую, Миша, зиму! В следующую? А я откуда знаю? Я эту девчонку в первый и в последний раз вижу. В последний ли? Не факт, не факт
Что за, мать их, мысли у меня в голове? подумал я и снова скривился.
У тебя что-то болит? Зубы? спросила она участливо.
Ничего! бросил я почти грубо. Ничего не болит!
Ты, наверное, не хотел никуда идти? Ты книжки любишь читать?
Словно с ними можно делать что-то ещё, кроме, как читать, подумал я, машинально саркастически хмыкнув и поняв вдруг, что книжки я читать не люблю. Ну Не то что не люблю, а то, что я уже все их прочитал. И могу, чёрт побери, их пересказать.
Ни хрена себе! вдруг это осознав, произнёс я и остановился.
Странный ты какой-то. Ругаешься при девочке.
Извини. Вспомнил тут, кое-что? Забыл одно задание сделать по «домашке». А книги я все уже прочитал. Я с третьего класса в библиотеках записан.
В библиотеках? удивилась Светлана. Почему, это «в библиотеках»?
Потому, что книги хорошие на руках долго находятся, вот я и записался в Фадеевскую, Горьковскую, и на Баляева ещё числюсь. Мы там жили до переезда на Космонавтов.
Ого себе! удивилась девочка. И ты уже все книги перечитал? И даже Льва Николаевича Толстого «Войну и мир»?
Перечитал, ага, буркнул я, понимая, что вот это точно пиз*дец. Что-что, а читать книги я любил больше всего на свете и, да, к середине жизни я перечитал их все. В смысле всех советских и зарубежных классиков. А потом сам стал их писать, потому что читать было нечего. Вот я и стал придумывать всякие фантастические истории и печатать их. Печатать? На машинке? Нет, млять, на компьютере! На каком, нафиг, компьютере? Что за компьютер, млять
Мне в ту ночь в голову лезло столько всего, что я проснулся разбитый и с головной болью, словно меня крутили в бетономешалке. И, как на зло, у нас первым уроком была история, учительницу которой я не любил категорически, и, вероятно, она меня тоже. Почему я её не любил? Да потому, что она «просто» читала урок по учебнику. Слово в слово и буква в букву. Мне хотелось чего-то большего от урока истории и я задавал ненужные вопросы.
Они хоть и были строго по теме, но историчка всегда «отправляла меня к учебнику», постоянно твердя: «Не надо ничего лишнего. История не терпит фантазий и отклонений. А я как-то добавил: 'От линии партии», и попал в диссиденты. Меня даже на бюро школьной комсомольской организации вызвали и едва не исключили из комсомола. Это в том году было. Только приняли и чуть сразу не исключили. Вот прикол! Я потом притих, но историчка меня с тех пор регулярно «дрючила». Особенно в середине и конце года.
Так было в том году, когда я напросился на экзекуцию в самом начале учебного года, так происходило и теперь, когда надо было выставлять оценки за полугодие. Историчка спрашивала меня на каждом уроке по любому, даже пустяковому вопросу, и по результату моего ответа ставила мне отметку. Например, как в тот день.
Как только Ирина Гавриловна внесла свои телеса в класс, она спросила:
Шелест, ответь нам, какие реформы и законы приняли в США во время кризиса тридцатых годов?
По классу пробежал ручеёк облегчённых смешков и покашливаний, словно горный поток прокатился по пересохшей речке.