Все это мое Сознание, говорил друг, и нет ничего, что не присуще Ему.
Мудрый был даже в молодые годы, заключил отец Айман. Это немного утихомирило Батыра, но ненадолго. Он весь сосредоточился, чтобы найти убедительные доказательства, но крепкая рука легла на его плечо и стала давить к земле. В голове поплыли цветные картины. Но безрадостные они были.
Батыр напрягся, но чем больше он прилагал сил, чем быстрее они источались. Кто-то радостно и мрачно пил его молодые усилия.
Одна картина стала сменять другую. Он, Батыр не он. Он где-то уже далеко. Неведомая сила размазывала его в таинственной печали. Он погружался глубже и глубже
«Холодает к утру», подумал я и заснул еще крепче.
Солнце радостно улыбалось на серых камнях ущелья. Овец уже не было в загоне. Птицы неугомонно и свободно-деловито пели. Трава отливала поблескивающей росой и изумрудной радостью. Пчелы мирно гудели в цветах. Седые великаны горной гряды помолодели белизной солнечных снегов. Дышалось легко и всей грудью.
У горного ручья плескался Эдик в ледяной воде. Он слегка охал и улыбался.
Вода искрилась. Пальцы обжигались ее струящимися ладонями.
Давай искупаемся, подошел сзади Абдыбай, а то я сон какой-то страшный видел.
Он испытывающе посмотрел на меня. Сомневается. Сон ли это.
Да, отозвался Эдик. Чертовщина какая-то. Горный дух, что ли?
Значит это не сон, обрадовался Абдыбай. Я не помню, когда заснул.
Я тоже, сказал Эдик.
Я отвернулся от их вопросительных взглядов и сказал:
Ночевать мы придем сюда. Не сон это. Это быль, да еще с приложением.
Мы решили выйти на ближайшую вершину и осмотреться. Сначала ущелье. Тесное, от отзеркаливающегося скалами солнца.
Насколько я понял, рассказчик и есть тот джигит, который посетил Это, прервал молчание Эдик. Сколько же ему лет? И почему я не помню, когда уснул?
Наш гостеприимный хозяин многое знает и еще больше умеет, ответил я. Жаль Батыра. Сила, горячее сердце, честность, душевные порывы нуждаются в мудрости. Безумству храбрых спето уже не мало песен, пора петь песни мудрым.
Подожди, подожди, мы разговариваем так, словно это все было по-настоящему, спохватился Эдик.
Да это было. И, насколько я ориентируюсь, еще есть, насколько можно осторожно произнес я. Поэтому, братцы, предлагаю временно вожаком назначить меня. Стая у нас маленькая, думаю, что не зазнаюсь.
Но старался я зря. Абдыбай напрягся и искоса огляделся по сторонам. Эдик открыто огляделся и сказал:
Мистики вы. И перестаньте, ты и дед, нас разыгрывать.
Тропа кончилась, но что-то наподобие дороги огибало темную скалу.
Отдохнем, сказал я и повернулся лицом в сторону долины.
Ну, вождь. По моему мы еще не устали, упрямо остановился Эдик.
Вот, показал я на рукотворный камень. Здесь что-то интересное.
Камень оставался левее, если смотреть вниз по ущелью. Еще левее была красивая площадка. Такие места удобны для стоянок. В горах для юрты, загона, подачи воды не так часто встречаются удобные площадки. Эта же была
идеальной.
Надпись на камне была не разборчива и мы сели на изрядно прогнивший ствол огромной ели. Тянь-Шаньские ели особые и в прохладных местах долго не разлагаются. Но как мне показалось, эта лежала очень давно и не превратилась в труху. Ее поверхность отливала мертвым серебрящимся светом.
Здесь было стойбище, утвердительно сказал Абдыбай, смотрите, вон загон для овец, а здесь стояла юрта.
Сохранившиеся колья загона отливали тем же светом, который не согласовался с чистым солнцем. Мне показалось, что и камни отливают серым холодом.
«Птицы не поют», отметил я, как почувствовал, что что-то тяжелое навалилось мне на плечи и сдавило голову сильными пальцами. Ноги стали тяжелеть.
«Шалишь, дружочек», мгновенно оценил ситуацию я и сделал Джаляндхара Бандху. Время потянулось медленно. В пространстве между бровей я «засветил» Глаз Шивы и картины радужнее сверкающих на солнце ледников вспыхнули в Сознании.
Я двигал энергетические потоки в этом могущественном и необъятном пространстве Космоса. Они оживлялись одухотворенными жизнерадостными картинами огромного простора. Небо, горы, долины, затуманенные дымкой и заполненные жизнью, солнце и стекающие в ущелья сверкающие голубизной реки все охватилось Единым.
Нельзя было измерить глубину этой Реальности, но и нельзя было определить время.
Абдыбай! Очнись! вскочил я.
Эдик лежал лицом вниз. Абдыбай мягко свалился с бревна.
«Двоих я не унесу», посмотрел я с надеждой на Абдыбая.
Эдик застонал и сел, обхватив голову руками. Он пытался встать, но не мог.
Эдик! Сюда, в гору, махнул я в сторону покатого спуска на юго-запад.
Абдыбай стал что-то бормотать.
Я перекинул его руку через шею и потянул вверх по склону. Я не оборачивался не Эдика: «Утащу одного, а потом помогу другому. Скорее!»
За свежими елями засверкала та жизненная долина, которая заливала меня своим простором. Я усадил Абдыбая и побежал вниз. Эдик обхватил сухой ствол ели. Его рвало. Он вяло махал руками и пытался устоять на «ватных» ногах.
Меня вновь сдавило свинцовыми объятиями и я сел в Сидхасану.
Джаляндхарой я вновь перекрыл все 16 опор и сделал Уддияну Бандху. Блеск тысячи огней зажегся в Сознании. Сущность Бессмертия залила Космос. Этим движущимся в своих качествах пламенем я сжигал все твердое, окаменелое, пока не ощутил свободу и бессмертие. Затем выпрямился и прижатым к нёбу языком стал «доить небесную корову». В тело полился нектар. Сок жизни заливал пламя и от этого появлялась жизненная сила и могущество.