Нередко те из художников, кто успел сдружиться между собой, вечерами собирались либо у кого-нибудь дома, либо в главном особняке на первом этаже, либо в тех же тавернах выпить вина и повеселиться. Иногда они увлекались, и тогда покой и тишину ночной долины взрывали раскатистый смех, возгласы радости или споров, громкая ругань и крики примирения. В таких случаях управителям школы приходилось вмешиваться и разгонять засидевшихся и забывшихся художников, к тому времени обычно уже крепко пьяных.
Иннидису и самому пару раз довелось побывать на таких сборищах, но, как и дома, в Иллирине, удовольствия они ему доставили не так много, как если бы он общался с кем-то один на один или в небольшой компании.
Среди работ мастеров Иннидис увидел здесь многое из того, чего прежде не встречал. Огромные статуи из кости и золота, и терракотовые лепные скульптуры, и удивительно тонкую резьбу по дереву не те деревянные болванчики, изготавливаемые иллиринским простонародьем для своих деревенских обрядов, а целые композиции со сложной геометрией и ажурными, воздушными узорами. Нашёл он и того, кто смог объяснить и показать, как высекать крошечные фигурки из драгоценных камней. У этого мастера они выходили не настолько искусными, как у Црахоци Ар-Усуи до него вообще многим было далеко, но главное, что Иннидис понял саму основу, а дальше оставалось только пробовать и тренироваться.
А вот ответа на свой главный вопрос он так и не отыскал Наверное, потому, что и вопрос-то не знал как задать, хотя по истечении нескольких месяцев уже
вполне сносно говорил на эшмирском. До него с запозданием дошло, что другие люди не смогут ответить, как же ему удалось однажды изваять столь живую статую и почему не удаётся теперь. Ведь они её даже не видели. А он не знал (не помнил), что именно делал тогда с глиняной основой и не мог им объяснить.
Иннидис всё равно не жалел, что всё-таки решился и добрался сюда. Время пролетало незаметно, а у него появилось множество задумок на будущее, множество новых эскизов, которые он даже не все сможет отсюда забрать, только самые удачные. Появилась и седая наставница по имени Ки-Аяса художница, изображавшая людей на холсте удивительно реалистично, но так, что полотна эти передавали лучшее в людях, словно отражали глубоко скрытый в их душах свет.
В измученном и словно бы безразличном взгляде усталой матери большого семейства можно было уловить, если вглядеться, сердечность и железную волю, в озлобленном мальчишке-бродяге отвагу защитить друга, а в холодном аристократе потаённое тепло и чуткость к близким.
Она и человеком оказалась необыкновенным! Для каждого у нее находились слова поддержки, добрая улыбка и воодушевляющие напутствия.
Однажды, когда Иннидис в очередной раз сетовал на потерю статуи Эйнана, она сказала: «Мне тоже случалось терять дорогие мне творения. И тогда я представляла, что неведомыми путями они оказались именно там, где нужны, где принесут добро и утешение, и что у них есть своё предназначение, неизвестное мне. Такие соображения меня успокаивают. Так может, и твой Эйнан оказался как раз там, где должен был оказаться? Верь в это».
Они тогда сидели в ее домике, пили медовый чай из керамических чашек с птичьими узорами по ободку, и впоследствии именно этот момент всегда всплывал в голове Иннидиса при любом воспоминании о Ки-Аясе.
Кроме наставницы, у Иннидиса неожиданно появился еще и ученик, пусть и всего на несколько месяцев, остававшихся до отъезда. Работы Иннидиса показались этому крупному весёлому парню на удивление живыми и динамичными, вот он и захотел тоже научиться передавать движения в камне чуть-чуть лучше. До сих пор он сосредотачивал свои усилия на бюстах и статичных скульптурах, которые у него получались по-настоящему хорошо. Пропорции, черты лица, мельчайшие детали тут было не придраться, но вот с отображением движений у нового знакомого и правда возникали сложности.
Мало-помалу пролетело полгода, свободные деньги подходили к концу, и к тому же Иннидиса с неимоверной силой потянуло домой. Тем более что начиналась весна, здесь серая и слякотная, мало отличимая от осени, а в Иллирине в это время всё уже благоухало, расцветало и распускалось. Он всегда любил это весеннее время у себя в саду и совершенно не хотел его пропускать, возвращаясь сразу в жаркое лето. В конце концов, он уже получил от Сагдирской школы почти всё, что хотел, кроме главного. Но его он здесь и не получит. Должно быть, если ответ и существует, то скрывается где-то в душе самого Иннидиса.
Обратный путь вышел не менее мучительным, чем путь в Эшмир, но теперь Иннидис хотя бы знал, чего ожидать от морского путешествия, и был морально готов к страданиям. А вот к шторму нет, так что перепугался не на шутку, когда корабль и его вместе с ним швыряло, как песчинку.
Тёмное грозовое небо сливалось с грохочущими волнами, и только вспышки молний на мгновение выхватывали очертания людей и парусов, в которых свистел ветер. Судно раскачивалось и кренилось, ледяная вода хлестала через борт, и в какой-то момент Иннидис был уверен, что очередной удар волны вырвет из его рук веревку, за которую держался из последних сил окоченевшими пальцами. Он старался не замечать, что, перекинутая через запястья, она разрезает кожу, и что ладони от неё уже саднит.