Только месяцем позже он понял, что хотя выжил благодаря усилиям Хатхиши, но впервые захотел жить лишь в тот день, когда зеленоглазый скульптор играл для него на лире
За воспоминаниями, страхами и сомнениями Ви не заметил, что уже несколько минут стоит на месте, замерев с пучками травы в руках. Управитель Ортонар его окликнул:
Эй, парень, ты что там, уснул?
Ви вздрогнул, обернулся и едва не выронил траву.
Извини, г-господин
В последние недели он уже перестал заикаться от волнения и очень радовался этому, но стоило уехать господину Иннидису, и дня не прошло, как все улучшения словно бы обратились вспять. У Ви даже слезы на глазах выступили, настолько он был сейчас в себе разочарован.
Управитель Ортонар подошёл ближе, взыскательно сдвинул брови, и у Ви чаще забилось сердце: этот человек его пугал. До сих пор он старался избегать его, не обращаясь напрямую, но теперь, когда между ними уже не стоял господин, так больше не получалось.
Ортонар с минуту внимательно смотрел на него, затем лицо его разгладилось, и он сказал:
Господин Иннидис рассказывал мне о тебе, Ви. Он говорил, что тебе многое довелось пережить, и оттого иногда ты можешь вести себя странно. Я могу это понять, поэтому не стоит так пугаться всякий раз, когда я к тебе обращаюсь. Мне нужно, чтобы ты выполнял свою работу, делал её хорошо и не ленился. В этом случае между нами не будет недоразумений. Если же я буду тобой недоволен, то это скажется на твоём жаловании. Либо ты получишь дополнительную работу. И только. Понимаешь, о чём я?
Ви кивнул, хотя понял не вполне, отчего ощутил себя очень глупым. Слова-то все были ясны, но Ви подозревал, что управитель хотел сказать ими нечто большее.
И точно. Ортонар вздохнул: кажется, догадался, что Ви понял не всё.
Я к тому, Ви, что за плохую работу тебя не станут бить, морить голодом, где-то запирать, связывать или причинять ещё какой-то телесный вред. Если ты этого боишься, то знай, что ничего из этого не будет. Но денег ты не досчитаешься. Так понятнее?
Да, господин управитель, теперь я понял, откликнулся Ви и даже выдавил из себя подобие улыбки: ему действительно стало немного легче от его слов. Я постараюсь хорошо выполнять все поручения.
Тогда сейчас приди в себя, не стой на месте и делай свою работу. И вот ещё что: я заметил, что с утра, а иногда и днём, ты готовишь себе кофе.
Да, господин, настороженно признался Ви, не зная, чего ожидать от такого вопроса.
Ортонар же неожиданно и с задором усмехнулся.
Я буду благодарен, если с утра ты будешь готовить его и для меня тоже. С меня зерна для нас обоих, с тебя кофе. Я, видишь ли, люблю этот напиток, но никогда не могу приготовить его как следует, а тебе, думаю, дороговато покупать зерна. Так что можем помочь друг другу. Как тебе такой уговор?
Конечно С удовольствием, господин управитель, с улыбкой пробормотал Ви, чувствуя, как тает настороженность.
Какой-то частью сознания он догадывался, что Ортонар, возможно, для того и предложил этот непринуждённый кофейный обмен, чтобы Ви немного расслабился. Похоже, среди работников господина Иннидиса просто не было дурных людей. Даже управитель, которого Ви побаивался, вроде бы оказался совсем не злым человеком. Наверное, в доме великодушного
скульптора и не могло быть иначе. Ведь он сам создал у себя этот маленький добрый мир, укрыл его за оградой и наверняка брал в услужение людей, которые могли стать его частью.
О, как бы Ви обрадовался, если господин, вернувшись из своей поездки, позволил бы ему и дальше жить и работать здесь! Вряд ли во всем мире найдётся ещё хоть один господский дом, хоть одно место, где к безобразному и слабому рабу отнесутся с таким же милосердием.
***
Никогда прежде не совершавший морских путешествий, Иннидис полагал, что большую часть дороги проведёт на палубе, будет глазеть на море, наслаждаться солёным ветром, любоваться высокими волнами и наблюдать за чайками и бакланами. Не тут-то было. На палубе он и впрямь провёл большую часть пути, но если в первый день ещё успел немного этим насладиться, то всл оставшееся время страдал от мучительной тошноты и рвоты и думал, что сдохнет прежде, чем корабль пристанет к берегам Эшмира.
В трюме ему было и того хуже: там помимо качки мутило ещё и от тяжёлого удушливого воздуха, в котором стояли запахи прелого тряпья, соли, тухлых остатков провизии с предыдущих плаваний, крысиного помёта и грязных человеческих тел.
Поначалу, чтобы как-то отвлечься от телесных мук, Иннидис заводил беседы с мореходами, расспрашивал их об Эшмире, но узнал немногое. Простые моряки обычно не бывали дальше порта и ближайших к порту таверн, ну а купец, который вёл корабль, равно как и его ближайшие помощники, не горел желанием общаться с назойливым попутчиком и отделывался короткими незначительными фразами. В итоге Иннидис оставил их в покое и отдался во власть собственных мучений.
Его постоянно рвало, хотя казалось, что уже и нечем, бросало то в пот, то в дрожь, голова болела и кружилась, он почти не мог спать и думал, что в Эшмир вместо него доберётся труп.
Он и впрямь чувствовал себя полутрупом, когда наконец всё-таки сошёл на берег, под моросящий дождь, где на него навалились крики моряков и продавцов рыбы, ржанье лошадей и скрип телег. Сизые камни портовой площади, испятнанные бурой грязью, блестели от влаги. В воздухе разливалась вонь рыбы, подгнивших водорослей и нечистот, сквозь которую еле пробивался запах печёных мидий. Тут и там сновали люди в шерстяных штанах и рубахах, таскали какие-то мешки и ящики, что-то грузили и выгружали, гомонили на непонятном наречии. Бродили оборванцы, выпрашивая то ли еду, то ли монеты, стояли потасканного вида женщины в на удивление открытых для такой погоды нарядах. Ему, например, было холодно даже в плотном шерстяном плаще и закрытых ботинках.