«Поздравляю, Иннидис, саркастично обратился он к себе. Минус один возможный заказчик, плюс один недоброжелатель. Это успех!»
Благо на этом обсуждение иссякло, и после недолгого молчания беседа возобновилась с другой темы: начали обсуждать кифары и у каких мастеров их лучше заказывать. Должно быть, потому, что в середину залы вышли три кифаристки и пять танцовщиц.
Музыка звучала прелестная, танец был хорош, но ничего выдающегося, поэтому Иннидис вновь отвлёкся на Црахоци, раздумывая, как бы ловчее к нему подойти. Художник по-прежнему сидел рядом с Милладорином и Реммиеной, но говорил уже не с ними, а с Ровваном. Да и говорил ли? Црахоци и Ровван много жестикулировали, а слуга, сопровождавший художника, иногда что-то вставлял, и оба внимательно к нему прислушивались. Переводил, может?
И правда, знал ли кто-нибудь из присутствующих тэнджийское
наречие? Вряд ли. А Црахоци вовсе не обязан был знать иллиринский. Так что Иннидис только сейчас сообразил, что до сих пор даже не задумывался, как вообще собирается объясняться с тэнджийцем, на каком языке. Однако в любом случае эта минута казалась самой подходящей, чтобы сделать попытку. Потому что Црахоци сейчас худо-бедно взаимодействовал с Ровваном, а Ровван прекрасно знал, что Иннидис здесь ради него, поэтому мог посодействовать.
Захватив с собой кубок с вином и пройдя стороной от танцующих девушек, он приблизился к вельможам. Градоначальник едва посмотрел на него, Реммиена глянула искоса из-под опущенных ресниц и, тонко улыбнувшись, перевела взгляд на танцовщиц, а Ровван встал навстречу и раскинул руки, будто только что его увидел.
Иннидис, друг мой! воскликнул он, хотя друзьями они никогда не были, но всегда неплохо общались. Рад тебя встретить! Затем вельможа обернулся к Црахоци и его прислужнику. Это мой друг Иннидис, он скульптор, сказал он по-иллирински и тут же, усиленно хмурясь и подбирая слова, что-то произнёс на сайхратском вероятнее всего, то же самое.
Иннидис знал из сайхратского только отдельные слова, и Ровван тоже не был в нём силён. Но слуга Црахоци Ар-Усуи его всё-таки понял и перевёл своему господину на тэнджийский. Теперь стало ясно, как до сих пор объяснялись Ровван и чужеземный художник. Насколько Иннидису было известно, сайхратским наречием в совершенстве владел Милладорин, так что мог бы переводить слуге с иллиринского на сайхратский быстро и точно, а не мучительно вспоминая слова, как Ровван, но, в самом деле, не просить же градоначальника быть переводчиком.
Црахоци Ар-Усуи, выслушав слугу, поднял взгляд на Иннидиса и быстро-быстро закивал, заулыбавшись, кажется, довольно искренне. В его глазах светилась добрая весёлость, которая тут же заставила почувствовать к нему расположение и улыбнуться в ответ. Тэнджиец что-то сказал, что-то длинное и, судя по эмоциональности высказывания, любопытное. Но высказывание это, пройдя через уши и уста слуги-переводчика и Роввана, сократилось до сухого: «Он обучался в Эшмире, в месте, где учат художников. А где или у кого учился Иннидис?»
Услышав ответ (также переданный по цепочке), тэнджиец снова закивал: как выяснилось, он слышал о старом Амелоте, ему даже доводилось видеть парочку его работ, и Амелот, оказывается, тоже учился в Эшмире, только ещё раньше.
Любопытно, что сварливый старик никогда не рассказывал об этом своему ученику.
Под конец этой странной беседы, половина из которой точно осталась не понятой ни одной из сторон, Црахоци вдруг произнёс на ломаном иллиринском:
На память. Для милый юноша, и пошарил в поясной сумке, что-то из неё доставая.
Иннидис вообще-то давно был не юноша, всё-таки уже слегка за тридцать, но, возможно, пожилому художнику он таковым казался, ну или просто тэнджиец не знал другого слова.
Црахоци Ар-Усуи вытянул руку, что-то сжимая в кулаке, потом разжал пальцы, и на длинной тонкой ладони Иннидис увидел маленькую, даже крошечную фигурку из сердолика. Это был мальчик-рыбак, присевший на корточки с удочкой в руке. Удивительно, как тэнджийцу удалось из такого твёрдого материала высечь настолько маленькое точное изображение, воспроизводившее мельчайшие подробности: оживление на лице и мягкие складки одежды, напряжение в пальцах и даже то ощущение, будто рыбак вот-вот вытащит из воды удочку с пойманной на крючок рыбой.
Это восхитительно! совершенно искренне сказал он, не отрывая взгляда от фигурки. Спасибо тебе!
ГЛАВА 3. Ночные крики
Иннидис любил мягкий утренний свет, нежной позолотой наползающий на мир вокруг, только что серый. Особенно это ощущалось снаружи сильнее, чем в домашней мастерской, которая хоть и была просторной и с широкими арочными окнами, но стены-то никуда не девались, и матовое сияние спотыкалось о них, рассеиваясь по саду.
Несколько дней назад он с помощью Мори спустил мраморную Мстительницу и глиняную модель вниз, под навес среди деревьев неподалёку от огороженной камнем плавильной печи. Сейчас, летом, дождей уже не ожидалось, а от полуденного зноя оберегала листва олив и защищало натянутое сверху матерчатое полотно.
В эти дни, спускаясь на заре в сад, чтобы поработать при своём излюбленном освещении, он не раз натыкался на первом этаже на Чисиру и Ви. После того как недавно девушка уговорила его выйти сначала на ужин, а потом и на улицу, он стал куда чаще перемещаться по дому и не только. Видимо, единожды преодолев свой страх, теперь не так сильно боялся. Да, он по-прежнему с опаской посматривал на Иннидиса и на всех, кроме Чисиры, но хотя бы перестал шарахаться и сжиматься всякий раз,