ГЕРБЕРТ МАРКУЗЕКонец утопии
Но я полагаю, что даже Маркса еще слишком сильно сдерживало представление о континууме прогресса, что даже его идея социализма еще - или уже - не означала решительного отрицания капитализма, которое предполагалось ею. То есть сегодня понятие конца утопии подразумевает необходимость по крайней мере общего обсуждения нового определения социализма. В основе такого обсуждения лежал бы вопрос о принадлежности основных составляющих марксова понятия социализма к устаревшему ныне этапу развития производительных сил. Устарелость эта, на мой взгляд, наиболее явно выражена в различии между царством свободы и царством необходимости, согласно которому существование и осмысление царства свободы возможно лишь за пределами царства необходимости. Подобное разделение предполагает, что царство необходимости остается таковым в смысле царства отчужденного труда, а значит, говорит Маркс, в нем возможна лишь наиболее рациональная организация труда и максимальное его сокращение.
Но этот труд по-прежнему принадлежит царству необходимости и, следовательно, является несвободным. Я полагаю, что одной из новых возможностей, связанных с качественным различием между свободным и несвободным обществом, является возможность возникновения царства свободы в царстве необходимости - в самом труде, а не только за его пределами. Придавая этой спекулятивной идее провокационную форму, я бы сказал, что нам необходимо признать возможность пролегания пути к социализму от науки к утопии, а не от утопии к науке.
Утопия - понятие историческое. Оно относится к проектам социальных изменений, которые считаются невозможными. Почему невозможными? Согласно традиционному представлению об утопии, невозможность осуществления проекта нового общества имеет место тогда, когда преобразованиям препятствуют субъективные и объективные факторы данной общественной обстановки - так называемая незрелость социальной ситуации. Коммунистические проекты времен Великой французской революции и, возможно, социализм в наиболее развитых в промышленном отношении капиталистических странах являют собой примеры действительного или мнимого отсутствия субъективных и объективных факторов, которые, по-видимому, делают их осуществление невозможным.
Однако проект социального преобразования может также считаться неосуществимым, потому что он противоречит определенным научно установленным законам, биологическим законам, физическим законам; например, такие проекты, как давняя идея вечной молодости или идея возвращения к мнимому золотому веку. Полагаю, что ныне мы можем говорить об утопии только в этом последнем смысле, а именно - когда проект социальных изменений противоречит действительным законам природы. Только такой проект является утопическим в строгом смысле слова, то есть внеположным по отношению к истории, но даже эта «неисторичность» имеет исторический предел.
Другая группа проектов, невозможность которых обусловлена отсутствием субъективных и объективных факторов, в лучшем случае может быть названа только «временно» неосуществимой. Выделенные Карлом Манхеймом критерии неосуществимости таких проектов неудовлетворительны по той простой причине,
реорганизацию конкретного мира человеческой жизни, и я полагаю, что новые человеческие отношения, новые отношения между людьми, были бы возможны только в таком реорганизованном мире. Когда я говорю о технической реорганизации, я опять-таки говорю о наиболее развитых капиталистических странах, где такая реструктуризация означала бы освобождение от ужасов капиталистической индустриализации и коммерциализации, полное переустройство городов и восстановление природы. Надеюсь, что, когда я говорю об освобождении от ужасов капиталистической индустриализации, понятно, что я не выступаю за романтический отказ от технологии. Напротив, я полагаю, что потенциал, освобождающий блага технологии и индустриализации, не станет реальным и зримым до тех пор, пока не будет положен конец капиталистической индустриализации и капиталистической технологии.
Особенности упомянутой мною здесь свободы - это особенности, которым до сих пор не было уделено должного внимания в современных размышлениях о социализме. Даже у левых понятие социализма слишком часто рассматривалось с точки зрения развития производительных сил, увеличения производительности труда, чего-то, что было не только оправданным, но и неизбежным на том уровне производительности, на котором была развита идея научного социализма, но который сегодня по крайней мере должен быть переосмыслен. Сегодня мы должны попытаться обсудить и установить - без всякого стеснения, даже когда это может показаться смешным - качественное различие между социалистическим обществом как свободным обществом и существующим обществом. И именно здесь, если мы подыскиваем понятие, которое, возможно, способно обозначить качественное отличие социалистического общества, то, по крайней мере мне, сама собой на ум приходит эстетически-эротическая сторона существования. Здесь понятие «эстетическое» берется в его первоначальном смысле, то есть как форма отзывчивости и как форма конкретного мира человеческой жизни. При таком понимании «эстетического» намечается сближение технологии и искусства, работы и игры. Неслучайно, работы Фурье вновь становятся актуальными среди авангардистской левой интеллигенции. По признанию Маркса и Энгельса, Фурье был единственным, кому удалось четко установить качественное различие между свободным и несвободным обществом. И он, в отличие от Маркса, не отрекся от своих слов о возможности существования общества, где работа становится игрой, общества, где даже общественно необходимый труд может быть организован в гармонии с освобожденными подлинными потребностями людей.