сквозь зубы.
Да. Чертовщи-и-ина
По сиплому прокуренному басу я узнал подполковника Перепечая хорошо мне знакомого командира артиллерийского полка.
Кто-то насмешливо бросил:
Приказы командования не обсуждаются.
А выполняются! подхватил другой голос.
Довыполнялись!..
Перепечай сидел в неудобной, скрюченной позе и, положив подбородок на колено поджатой ноги, грустно смотрел вдаль. Он обернулся к сидевшему чуть поодаль майору, заросшему до глаз темной бородой.
Я во всем этом не вижу ничего неожиданного. Окружения следовало ожидать.
Почему ты так думаешь?
Еще за месяц до нашего наступления я уже знал, где оно будет и когда будет. Думаю, что и немцы узнали о нем, сказал он горько. Немцы выставили перед нами тактический заслон. Мы его смяли и бросились в прорыв очертя голову. Как только мы втянули в него все, что могли, немцы сомкнули клещи. Просто!
А ихние потери?
Э-э-э, дорогой, теми частями они пожертвовали сознательно. А теперь видишь, что сделали?
Вижу, согласился майор. Вижу, будь они прокляты!
Что-то долго с нами возятся. Перепечай кивнул в сторону немцев. Обороняться ведь один черт нечем.
Никто не ответил. Перепечай, прищурившись, глядел на светлую полоску над горизонтом.
Умереть в бою честь. Мертвые сраму не имут. Пленным достанется хуже, чем мертвым. На них все будут валить: и измену и позор поражений
Каждый из нас думал о том же. Плен? А может, лучше всадить в себя пулю и разом покончить с муками и теперешними и будущими?
Вспомнилась Александровка. И, будто читая мои мысли, толкнул меня Осипов.
Дом культуры не забыл?
Боюсь, Олег, с нами будет не лучше.
На меня внимательно посмотрел Перепечай.
На его пропотевшей гимнастерке рдели два ордена боевого Красного Знамени и медаль «XX лет РККА». Один орден новенький, блестящий, другой с потертой временем эмалью. Лицо и шею прорезала сетка крупных морщин. У околыша фуражки белела седина. Но он был крепок, по-крестьянски широк в пояснице, кряжист.
Думается мне, сегодня нас начнут хватать Дожились
Может, и не схватят, возразил майор. А ты все ноешь? Не осточертело еще? Дожи-и-ились! передразнил он старика и уперся в него воспаленными глазами. Вздумал стреляться, так какого черта лирику разводишь? Всю душу из меня вымотал. Ходишь за мной, уговариваешь. А я в попутчики на тот свет не гожусь. Рано! К черту! Я не хочу себя убивать. Понял?
Михаил Иванович! Перепечай, кивнув в нашу сторону, укоризненно посмотрел на майора.
Да ведь тошно, пойми ты, тошно слушать, стыдно! Кадровый командир Эх, ты-ы-ы
Именно потому и боюсь плена. Не желаю. Не же-ла-ю! повторил он раздельно, с напором. Страшно мне на старости лет эдакий позорище на себя валить. Умереть легче. Ты еще за мамкин подол держался, когда я попал к ним в первую войну. Так тогда я за «Русь, царя и отечество» воевал, с меня, как со святого, и взятки были гладки. А теперь? Ты-то меня понимаешь?
Понимаю, примирительно прогудел майор. Так я ведь и не зову тебя в плен сдаваться.
Что же ты предлагаешь?
Единственно, по-моему, правильное: обороняться до последней возможности. Не вижу смысла в самоубийстве, не сочувствую этому. Да и не много в том героизма, и это, прости меня, только немцам помощь. Сдаться в плен тоже плохо. Но коли уж возьмут живым, надо бороться с врагом и там, у него в тылу.
Н-не знаю, может, ты и прав по-своему, в раздумье ответил подполковник. Вон, смотри, заря загорается Упираясь руками в колени, он тяжело поднялся. Пойду, пожалуй.
Куда?
Перепечай неопределенно махнул на восток, слегка горбясь, побрел навстречу солнцу, медленно переставляя ноги, обутые в запыленные солдатские сапоги.
Погоди, я с тобой.
Майор догнал его, и дальше они пошли рядом, тихо переговариваясь.
Каждый по-своему переживал этот разговор, невольными свидетелями которого мы оказались. Обычно неунывающий, жизнерадостный, Осипов сидел мрачный, молчаливый. Его задорный рыжий хохолок на бронзовой коже высокого, с зализами, лба казался кусочком свалявшегося войлока, грязного, постороннего.
Я наблюдал за ушедшими. Мысли разбегались, путались. На душе было тошно и пусто.
Майор и подполковник отошли уже на порядочное расстояние и, видимо, все еще продолжали спор: то расходились на несколько шагов, то сходились снова. Майор гневно жестикулировал. Потом разговор, очевидно, стал спокойнее. Они постояли некоторое время друг против друга, двинулись дальше, и майор, дружески обняв старика
за плечи, повернул в нашу сторону.
Тем временем прежний скрипучий голос продолжал выжимать слова, и они раздражали, точно кто-то царапал по стеклу гвоздем:
Да, жестоко сказался результат нашего шапкозакидательства, чрезмерной самонадеянности. Как же: бить врага на его территории Вот и колошматят нас целый год на нашей земле. А мы только и знаем, что отбиваемся да угрожаем.
Загибаешь, капитан, возразил кто-то сердито. Слюни распустил, как пьяный извозчик. Не бывает войн без поражений.
Это сейчас так говорим. А раньше? Разве нас учили отступлению? Ни черта подобного! Только вперед! На ящике с песком, на маневрах везде только вперед. Вот немцы нас сейчас и учат. По-настоящему! Крепко учат!