Журба лежал на спине, удивляясь своей слабости.
Небо странно звенело над ним. Звук становился все шире, басовитее, громче. Еще немного и, кажется, жилы на висках лопнут от напряжения...
Тут увидел он головных бомбардировщиков красной флотилии. Скоро зарябило в глазах. То был второй налет нашей авиации, под вечер шестого августа.
Небо громыхало, лязгало, точно было сшито из листового железа, по которому колотили кувалдой.
Журба представил себе вершину сопки, в дыму, в языках пламени и фонтанах черной пыли. Взрывались орудия, в щепы раскалывались японские укрепления, а снизу взбегали по склону атакующие батальоны. Черные от копоти и пота гимнастерки. Исцарапанные пулями каски. Штурм!
Честью гадов просят! пробурчал Журба и устало закрыл глаза.
3
Все зелено было в этом овраге. Охапки еловых ветвей лежали поверх палаток. Издали могло показаться, что это и впрямь чащоба, дремучий лес.
Журбу положили на носилках среди других раненых. Где-то в кустарниках сонно журчал ручей. Журба с трудом поднял тяжелые веки. На него смотрели строгие глаза.
Этого с рукой в жгуте, сейчас же к операции! сказал молодой голос.
Несколько ароматных игл хвои упали Журбе на щеку, и полог палатки опустился за ним.
Очень слаб, сказал голос, губы синие совсем. Ему придется крови подлить. Сестра! Нам доставили консервированную кровь?
Из глубины палатки ответили, что нет, кровь ждут с минуты на минуту.
Ну, он-то ждать не может. А какая у него группа?
Быстрые пальцы расстегнули карман гимнастерки и вместе с воинским билетом вытащили карточку, где проставлена у каждого красноармейца группа его крови.
Вторая, доктор. У меня тоже вторая. Разрешите мне...
Вам дежурить еще, сестра.
Ничего, я справлюсь, доктор.
Хорошо. Приготовьте все для проверки группы.
Журба смутно понимал, что все это как-то касается и его, но мертвенная слабость сковала тело. На глазах, казалось, лежали медяки, как у покойников, так тяжелы были веки. А голоса разговаривающих доносились издалека, точно с другого берега.
Монотонно дребезжала стеклянная банка...
Из забытья его вызвал слабый укол в вену.
Жизнь вливалась в него теплой струей. Маятник, чуть слышно тикавший в груди, задвигался быстрее. Голоса зазвучали явственнее, приближаясь с каждой минутой. Наконец, он смог открыть глаза.
Над его головой тонкие женские руки держали навесу банку с кровью. Уровень медленно падал.
Чья кровь? шопотом спросил Журба стоявшую в головах.
Моя. Молчите.
Молчу... Спасибо.
В прорези палатки он видел черное небо и нежное мерцание звезд. Значит наступила ночь? Вдали продолжали ухать орудия. Бой еще шел? Сопка не была еще взята?
Он заволновался и вдруг сказал умоляюще:
А как же я без руки? Как же я драться буду, сестричка?
Разговорчики! сказал хирург. Не вижу дисциплины у бойца. Потом через минуту кому-то в сторону: Приятно, знаете, что у него артерия цела. Начнем? Хлорэтил, пожалуйста.
И Журба вдохнул дурманящие пары хлорэтила.
Очнулся он уже на носилках. Мимо пробежал санитар, неся таз с кровавыми лохмотьями марли.
Погоди, сказал Журба раздельно. Дай... на руку... мою... взглянуть.
Он уставился на таз. Санитар, поняв его, засмеялся:
Не туда смотришь. Рука при тебе.
Подле Журбы присел на корточки хирург, держа перед собой вытянутые руки в перчатках.
Ну-ну, без паники! сказал он бодро. Рану обработал, мышцы сшил. В госпиталь пишу, чтобы лечили открытым способом. Будет рука!
Журба хотел спросить, сможет ли он работать на пулемете, сказать, что с японцами не миновать еще драки, но побежали санитары и понесли его в машину.
Там, среди раненых, он вспомнил вдруг, что не знает фамилий сестры и доктора. Он беспокойно заметался, отыскивая их взглядом.
Зовут как?
Прохладная мягкая ладонь коснулась его лба.
Врача зовут Чижов, меня Кулькова.
Кульков у нас лейтенант, сказал Журба, бережно укладывая раненую руку. Тоже боевой. Как вы.
Шофер дал газ, автомобиль тронулся, а сестра бежала рядом, придерживая косынку.
Знаете Кулькова? спрашивала она, стараясь не отстать от машины. Это муж! Как он? Жив? Жив он?
Журба улыбнулся от удовольствия.
Впереди всех идет! закричал он слабым голосом и сделал безуспешную попытку привстать. Герой наш... то есть ваш Кульков!
И последнее, что увидел он перед поворотом, были сияющие, счастливые глаза медицинской сестры.
4
В отдельную квартиру жить ушла, говорил, стараясь развеселить Журбу, его сосед по палате, танкист Бечвая.
Журба молчал. Он вдруг разуверился в том, что рука срастется. Его одолевала апатия.
Ну, раскапризничался Петюша наш, с огорчением говорила няня Антоновна, хлопотливо раскладывая на тумбочке подле койки яблоки, кисеты, папиросные коробки. И на подарки уж не глядит. Мы их Бечвае тогда отдадим, а, Петюша?..
Журба бледно улыбался.
Чудесная старушка была эта Антоновна. Чистенькая, белая, как мышка, ласковая. Она явилась в госпиталь сразу, как только начались бои на озере, и предложила делать любую работу бесплатно.
Стирать могу, шить, сготовить, перечисляла она, сидя перед начальником госпиталя. Лекарство подать, присмотреть за хворым... Многое могу. Ведь я, чай, мать! Пятерых сыновей и дочь выходила.