Норман вошел в силу как раз тогда, когда Джон окончательно поблек. Младший брат был из тех, кто расцветает поздно если сравнение с цветком применимо к человеку, который с ранних лет больше всего походил на недозрелую репу. Он был большеголовый, лопоухий, бледный, с бессмысленным взглядом, и довольно долго его считали дураком. Но в школе он много занимался математикой, а в Кембридже экономикой. Отсюда оставался один прыжок до социологии, которая, в свою очередь, привела к семейному скандалу.
Прежде всего Норман подвел подкоп под кирпичную молельню, сообщив, что хочет стать англиканским священником. Но отца еще больше потрясли слухи о том, что сын читает курс политической экономии. Экономические взгляды Нэдвея-младшего так сильно отличались от тех, которыми руководствовался Нэдвей-старший, что в историческом скандале за завтраком последний обозвал их социализмом.
Надо поехать в Кембридже и урезонить его! говорил м-р Нэдвей, ерзая в кресле и барабаня пальцами по столу. Поговори с ним, Джон. Или привези, я сам поговорю. А то все дело рухнет.
Пришлось сделать и то и другое. Джон-младший компаньон фирмы «Нэдвей и сын» поговорил с братом, но не урезонил его. Тогда он привез его к отцу, и тот охотно с ним побеседовал, но своего не добился. Разговор вышел очень странный.
Происходил он в кабинете, из которого сквозь окна-фонари виднелись холеные газоны. Дом был очень викторианский; про такие дома в эпоху королевы говорили, что их строят мещане для мещан. Его украшали эркеры, фонарики, террасы и теплицы. Его украшали навесы, шпили, купола, и над каждым входом висело что-то вроде резного фестончатого зонтика. Его украшали, наконец, уродливые витражи и не очень уродливые, хотя и замысловато подстриженные, деревья в кадках. Короче говоря, это был удобный дом, который сочли бы крайне пошлым эстеты прошлого века. Мэтью Арнольд, проходя мимо, вздохнул бы с грустью. Джон Рескин умчался бы в ужасе и призвал на него громы небесные с соседнего холма. Даже Уильям Моррис поворчал бы на ходу насчет ненужных украшений. Но я совсем не так уж уверен в негодовании Сэкеверола Ситвелла. Мы дожили до времен, когда фонарики и навесы пропитались
сонным очарованьем прошлого. И я не могу поручиться, что Ситвелл не стал бы бродить по комнатам, слагая стихи об их пыльной прелести, на удивленье старому Нэдвею. Быть может, после их беседы он написал бы и о Нэдвее? Не скажу не знаю.
Миллисент вошла из сада в кабинет почти одновременно с Джоном. Она была высокой и светловолосой, а небольшой торчащий подбородок придавал значительность ее красивому лицу. На первый взгляд она казалась сонной, на второй надменной, а в действительности она просто примирилась с обстоятельствами. Миллисент села к своему столу, чтобы приняться за работу, но вскоре поднялась: семейный разговор становился слишком семейным. Но старый Нэдвей раздраженно-ласково помахал рукой, и она осталась.
Старик начал резко, с места в карьер, словно только что рассердился:
Я думал, вы уже беседовали.
Да, отец, отвечал Джон, глядя на ковер. Мы поговорили.
Надеюсь, ты дал понять, сказал отец немного мягче, что просто ни к чему так мудрить, пока мы правим фирмой. Мое дело провалится через месяц, если я пойду на это идиотское «участие рабочих в прибылях». Ну разумно ли это? Разве Джон тебе не объяснил, как это неразумно?
Ко всеобщему удивлению, длинное, бледное лицо дернулось в усмешке, и Норман сказал:
Да, Джек мне объяснил, и я объяснил ему кое-что. Я объяснил, например, что у меня тоже есть дело.
А отца у тебя нет? поинтересовался Джекоб.
Я выполняю дело Отца, резко сказал священник.
Все помолчали.
Вот что, хмуро выговорил Джон, изучая узор ковра, так у нас ничего не выйдет. Я ему говорил все, что вы сами сказали бы. Но он знает, что теперь надо, и так дело не пойдет.
Старый Нэдвей дернул шеей, словно проглотил кусок, потом сказал:
Вы что ж, оба против меня? И против нашей фирмы?
Я за фирму, в том-то и суть, сказал Джон. Все же мне за нее отвечать когда-нибудь, конечно. Только я не собираюсь отвечать за старые методы.
Тебе как будто нравились деньги, которые я нажил этими методами, грубо и зло сказал отец. А теперь, видите ли, они мне подсовывают какой-то слюнявый социализм!
Отец! сказал Джон, удивленно и мирно глядя на него. Разве я похож на социалиста?
Миллисент окинула его взглядом от сверкающих ботинок до сверкающих волос и чуть не засмеялась.
И тут прозвенел дрожащий, почти страстный голос Нормана:
Мы должны очистить имя Нэдвеев!
Вы смеете мне говорить, что мое имя в грязи? крикнул отец.
По нынешним стандартам да, ответил Джон, помолчав.
Старый делец молча сел и повернулся к секретарше.
Сегодня работать не будем, сказал он. Вы лучше погуляйте.
Она не очень охотно встала и пошла в сад. Из-за деревьев взошла огромная, яркая луна, бледное небо стало темным, и черные тени упали на серо-зеленую траву. Миллисент всегда удивляло, что и в саду и в нелепом доме, населенном столь прозаичными людьми, есть что-то романтическое.