Морис вошел. Он был в этот день во всем блеске красоты. Широкий открытый фрак с большими отворотами; белый жилет; лосины, подчеркивающие стройность ног, вылепленных, казалось, с самого Аполлона; воротничок белого батиста; красивые волосы, открывающие широкий и гладкий лоб, все делало его образцом изящества и силы.
Он вошел. Как мы уже сказали, его появление наполнило сердце Женевьевы радостью; она встретила его, сияя улыбкой.
А вот и вы, наконец, сказала она, протягивая руку. Вы пообедаете с нами, не так ли?
Напротив, гражданка, холодно ответил Морис, я приехал, чтобы попросить разрешения удалиться.
Удалиться?
Да, в секции меня ждут неотложные дела. Я боялся, что вы станете меня дожидаться и потом обвините в невежливости; вот почему я приехал.
Женевьева почувствовала, что ее сердце, только что успокоившееся, опять сжалось.
О Боже мой! произнесла она. И Диксмер сегодня не обедает дома, а он так рассчитывал застать вас здесь по возвращении, что просил задержать вас!
В таком случае мне понятна ваша настойчивость, сударыня. Вы получили приказ от мужа. А я об этом и не догадывался. Поистине, я никогда не избавлюсь от самомнения.
Морис!
Да, сударыня, я должен был обратить больше внимания на ваши действия, чем на ваши слова; я должен был понять, что, раз Диксмера нет дома, мне тем более не следует оставаться. Его отсутствие только увеличивает ваши затруднения.
Почему? робко спросила Женевьева.
Потому что после моего возвращения в ваш дом вы как будто поставили себе целью избегать меня; а ведь я вернулся из-за вас, только из-за вас, и вы это знаете, Боже мой! Но, с тех пор как вернулся, все время вижу кого-то рядом с вами.
Полноте, друг мой, сказала Женевьева, вы еще сердитесь, а я ведь стараюсь устроить все как можно лучше.
Нет, Женевьева, вы могли бы сделать еще лучше: принимать меня так, как принимали раньше, или прогнать навсегда.
Ну, Морис, нежно произнесла Женевьева, войдите в мое положение, поймите мою тревогу и не будьте со мной тираном.
Молодая женщина подошла и грустно посмотрела на него.
Морис молчал.
Так чего же вы хотите? продолжала она.
Я хочу любить вас, Женевьева, потому что чувствую, что не могу больше жить без этой любви.
Морис, сжальтесь!
В таком случае, сударыня, воскликнул Морис, надо было позволить мне умереть!
Умереть?
Да, умереть или забыть.
Значит, вы могли бы забыть, вы?.. воскликнула
Женевьева, и ее глаза наполнились слезами, хлынувшими, казалось, из самой глубины сердца.
О! Нет, нет, прошептал Морис, упав на колени, нет, Женевьева, умереть, может быть, но забыть никогда, никогда!
Однако, Морис, твердо сказала Женевьева, так было бы лучше, потому что эта любовь преступна.
Вы и господину Морану так говорили? произнес Морис, который от этой внезапной холодности сразу пришел в себя.
Господин Моран совсем не такой безумец, как вы, Морис, и мне никогда, не было необходимости говорить ему о том, как он должен вести себя в доме друга.
Готов держать пари, иронически улыбнулся Морис, что если Диксмер обедает не дома, то уж Моран обязательно будет здесь. Вот какой довод надо было привести, Женевьева, чтобы помешать мне любить вас. Ведь пока этот Моран будет здесь, рядом с вами, не покидая вас ни на секунду, и в голосе Мориса прозвучало презрение, о нет, нет, я не смогу любить вас или, по меньшей мере, не признаюсь себе в том, что люблю вас.
А я, воскликнула Женевьева, доведенная до крайности этими вечными подозрениями и с каким-то неистовством сжимая руку молодого человека, я приношу вам клятву! Вы слышите, Морис? И пусть
это будет сказано раз навсегда, чтобы никогда больше не возвращаться к этому. Я вам клянусь, что Моран никогда не сказал мне ни слова о любви, что Моран никогда не любил меня, что он никогда не будет любить меня. Я вам клянусь моей честью и душой моей матери.
Увы! Увы! воскликнул Морис. Как бы я хотел вам поверить!
Верьте мне, бедный безумец, сказала она с такой улыбкой, что любому другому, но не ревнивцу, она показалась бы очаровательным признанием. Верьте мне. К тому же хотите знать больше? Так вот, Моран любит ту, перед кем меркнут все остальные женщины на земле, как меркнут полевые цветы перед звездами неба.
Перед какой же это женщиной, спросил Морис, могут меркнуть все другие, если в число их входит Женевьева?
Скажите, разве та, кого любят, смеясь, продолжала Женевьева, не является всегда для любящего венцом творения?
Ну что ж, начал Морис, если вы не любите меня, Женевьева Молодая женщина с тревогой ждала конца фразы.
Если вы меня не любите, продолжал Морис, то можете ли вы мне, по крайней мере, поклясться, что не любите никого другого?
О! В этом, Морис, я могу вам поклясться от всего сердца! воскликнула Женевьева в восторге от того, что Морис сам предложил ей эту сделку с совестью.
Морис схватил руки Женевьевы, которые она простирала к небу, и покрыл их страстными поцелуями.
Отныне, сказал он, я буду добрым, покладистым и доверчивым, отныне я буду великодушным. Хочу улыбаться вам, хочу быть счастливым.