Плохо сколоченный деревянный ящик, накрытый тощей периной, нисколько не скрывавшей несовершенства столярной работы неизвестного умельца (я хочу сказать, что отлежал все бока на этом топчане), вот и все, что отделяло меня от ночных убийц. Мое оружие висело на гвозде у самой двери, и до него я мог бы добраться, только если бы непрошеные гости любезно посторонились. Им удалось застать меня в самый невыгодный момент: я был в одной рубашке, безоружен и не вполне пришел в себя после вчерашнего. Накануне мы с Гонсало и Федерико славно покутили в таверне «У золотого осла», а потом решили завалиться на мельницу к старине Хорхе, чтобы продолжить веселье на свежем воздухе. У старого Хорхе, как всем хорошо известно, три дочки на выданье, и по крайней мере две из них не прочь составить компанию молодым людям с приличными манерами. Третья, пятнадцатилетняя Хуана, слишком скромна для таких забав.
Хорхе выставил нам большой глиняный кувшин какойто кислятины, которая, однако, довольно быстро затуманила наш и без того не слишком трезвый рассудок. Смутно помню, что сидел с одной из дочек мельника (почти уверен, что со средней, Паолой) над запрудой и рассказывал ей чтото про древних греков. Кажется, я именовал ее Артемидой и звал поохотиться в поля. Она смеялась и в шутку била меня по щекам цветком мальвы.
Затем я какимто образом очутился в тесной маленькой клетушке, которую Хорхе называет комнатой для гостей. Мне уже както доводилось бывать тут, и я хорошо помнил, что по ночам мельничное колесо скрипит прямо у тебя над ухом, не давая заснуть. Но проклятый мельник на все мои возражения с тупым упорством повторял, что других свободных комнат у него нет. Хотелось бы знать, где он положил Гонсало и Федерико, неужели на сеновале?
Вдобавок ко всему пробуждение оказалось не из приятных. Глядя с пола на непрошеных гостей, я решил, что ни за что больше не стану ночевать у старого скряги есть места поприличнее, где за полновесный золотой дублон можно получить не только приятное женское общество, но и жареный окорок, доброе вино и мягкую кровать.
Впрочем, этот зарок имел хоть какойнибудь смысл только в том случае, если бы мне удалось выбраться с мельницы живым. А шансов на это, признаюсь честно, было немного.
Двое убийц (их плащи и особенно мерзкая манера тыкать клинком в горло спящему не оставляли сомнений в роде их занятий), насколько я мог разобрать в предрассветной мгле, превосходили меня ростом и сложением. Я не могу пожаловаться ни на то, ни на другое батюшка мой, в молодости считавшийся одним из самых сильных людей Кастилии и Леона, передал мне в наследство крепкую кость, рост в шесть с половиной пье и широкие плечи. Увы, это единственное наследство, которое я получил от него, кроме сомнительного счастья именоваться младшим сыном благородного идальго Мартина де Алькорон. Я третий сын в семье; мог бы оказаться и четвертым, если бы младенец Хуан не умер во младенчестве за два года до моего рождения. Род наш древний и славный; когдато нам принадлежали обширные земельные угодья в окрестностях Толедо, которые, однако, еще во времена молодости моего деда, старого Сальватора, уплыли в руки жадных кредиторов и разного рода выжиг. К тому моменту, когда закутанные в плащи негодяи вознамерились проткнуть меня своими клинками, семья Алькорон владела лишь небольшим замком, расположенным, правда, в чрезвычайно живописном лесу к западу от Саламанки, и десятью акрами этого самого леса. Замок по смерти батюшки, который, к счастью, был еще крепок и вполне здоров, должен был перейти к моему старшему брату Педро, лес и некоторая доля в корабельных мастерских Кадиса среднему брату Луису, тогда как мне, как я уже упоминал, оставались только фамильные сила,
проворство и безрассудная храбрость мужчин рода Алькорон.
Впрочем, в сложившейся ситуации именно это наследство могло пригодиться мне куда больше, чем недвижимость и даже мешок дублонов.
Правда, о том, чтобы справиться с негодяями голыми руками, нечего было и думать. В одном из них росту было под два метра; во всяком случае, он горбился, чтобы не задеть затылком потолок. Руки у него были длинные, как у большой обезьяны, которую я в детстве видел в бродячем зверинце. Такими ручищами не так уж сложно схватить даже крупного и мускулистого юношу вроде меня и неторопливо скручивать его узлом, подобно тому как хозяйки выжимают мокрое белье. Второй тот самый, что хотел проткнуть мне горло, был пониже, но гораздо шире в плечах. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что силой этот тип вполне может соперничать с библейским Самсоном, который на досуге любил раздирать пасть льву.
К тому же у них были шпаги и, весьма вероятно, кинжалы, которые подобная публика любит носить под плащами. Короче говоря, рассчитывать на одну лишь силу в поединке с ними не приходилось.
Оставалось надеяться на проворство и безрассудную храбрость, причем внутренний голос нашептывал мне, что последняя в данном случае может только повредить.
У вас, возможно, создается впечатление, что я раздумывал над создавшимся положением, вольготно расположившись на полу за топчаном и никуда особенно не торопясь. На самом деле все эти мысли (включая сожаления по поводу наследства) промелькнули в моей голове за считаные доли секунды; блеснул перед моим внутренним взором чудесный образ юной Лауры, свежей, как украшенный крупными каплями росы только что распустившийся бутон алой розы; блеснул и погас, заслоненный видением совсем иного рода омерзительной рожей негодяя, надвигавшегося на меня с обнаженной шпагой в руке.