- Тебя точно Жданка зовут? А может ты сама Леля?
Дева улыбнулась, покраснела, но потом рассмеялась.
- Тю на тебя. Какая же я богиня Леля? Скажешь тоже. Разве можно меня с ней сравнивать?
- Конечно можно. Я сразу, как увидел тебя, так и подумал, ух ты, сама Леля мне встретилась, да ещё плачет так горько. Думаю дай подойду, поинтересуюсь, может обидел кто? Так я обидчика и наказать могу. Ну так что, не скажешь, почему плакала?
- Пустое это. А ты кто? И что тут делаешь?
Я посмотрел на почти полное лукошко ягоды. Сложил ладонь ковшиком.
- Угостишь ягодой сладкой, скажу кто я? И улыбаюсь ей. Она тоже. Губки алые, зубки белые.
- А чего не угостить? Угощайся, воин.
Взял аккуратно горсть ягод, закинул их в рот. Вкусно!
- Меня Олечичем Воиславовичем зовут, гридень я княжий. Из ближников князя Вадима Хороброго.
Глаза Жданки расширились, ротик раскрылся в удивлении, она даже его ладошкой закрыла.
- Врёшь?!
- Я? Почему так решила?
- Настоящий княжий гридень? Ты и князя видел?
- Видел. Вот как тебя вижу, так и его видел. Каждый день.
- А какой он, князь? Наверное богатырь, ростом с сосны вековые?
Я посмотрел на верх. Не, сосны это уже совсем.
- Нет, Жданка, он ростом был даже пониже меня. Я вообще один из самых высоких в дружине был.
- А вот теперь ты точно кривду мне сказал. Как это князь и меньше тебя ростом?
- Да вот так. Князья то тоже люди, как мы с тобой. Кто-то высокий, а кто-то низкий. Кто-то толстый, а кто-то худой,
- У тебя голова повязана тряпицей, Олечич Воиславович. Грязная она. Её бы снять и постирать.
- Есть такое, два дня назад, перевязал голову себе, да больше так и не менял. Нет у меня на сменку ещё тряпиц. Скажи Жданка, а ты откуда?
- Оттуда. Махнула она рукой себе за спину. Там печище наше.
- С матушкой и батюшкой живёшь? Аль ещё братья да сёстры есть?
Она сразу как-то погрустнела
- Нет у нас с братом родителей. Померли. Вдвоём с ним живём. Олесь, мой младший брат. А живём в доме, что от родителей нам остался.
- Может пригласишь меня, девица, домой к себе? Водицы дашь напиться, да тряпицу может сменишь? А то три дня и две ночи уже по лесу иду. А я отблагодарю тебя.
Мы оба поднялись на ноги. Она покраснела, совсем засмущавшись.
- Конечно пойдём. А благодарить меня не надо. Мне воды что ли жалко? И тряпица найдётся. А твою я постираю.
- Далеко идти то? А то может на коне довезу тебя?
Она замахала на меня руками и с опаской посмотрела на моего Ворона.
- Что ты, Олечич Воиславович.
Боюсь я твоего коня. Чёрный он, как Ящур, да глазом косит злым.
Что есть, то есть. Ворон мой злой конь. Только меня признаёт. Ни у кого из рук ничего есть не будет, сразу укусит. А в сече какой лютый. Вражьего коня грудью сбивает, кусается. Как своих собратьев кусает, так и воев. Купил я его четыре года назад, жеребёнком. У купцов с юга. Половину своего серебра отдал за него. А он уже тогда злой был, пришлось приучать, где лаской, а где и силой. Зато каким конём стал. Верным товарищем мне. Сколько раз он мне жизнь спасал, из сечи раненого выносил на себе. А один раз, в прошлом годе, оглушили меня палицей-булавой. Рухнул я с Ворона на землю. А он встал на до мной и никому не позволял ко мне подойти.
Защиту я ему сделал. У кожевников заказал попону, что закрывала ему спину, круп. На попоне металлические пластины были нашиты. И вторую бронь такую же на грудь ему. От стрел защищает хорошо.
И ещё пёс у меня есть. Да не простой. Старинная порода. Сейчас уже почти не осталось её. Это боевые римские псы. Их вывели ещё легионеры Великого Рима. Я его два года назад взял щенком на Сицилии. Ходили мы тогда в поход с нурманами Эрика Рыжего. Бриттов воевали, в ужас их вгоняя, франков, иберийцев. Магриб навестили, а потом и Сицилию. Хорошо тогда сходили. Достаточно я хабара взял, добычи то есть.
- Не боись, Жданка, Ворон тебя не тронет. Он жеребец конечно злой и даже лютый, но деву не обидит.
- Всё равно, боюсь я его. Ты садись на своего коня, а я пешком пройдусь.
- Тогда и я с тобой пешком пройдусь.
Взял Ворона под уздцы и мы пошли с девой. Гром рядом бегал, то исчезая в зелёной чаще, то появляясь вновь рядом, словно из неоткуда. Жданка при его внезапном появлении вздрагивала, с опаской косясь, а Гром смотрел на неё, вывалив свой красный язык и словно смеялся, подтрунивая над пугливой девой.
-Гром! - С укоризной в голосе сказал несносному псу. - Хватит Жданку пугать. Иди кого другого напугай.
Громша мой, как я его иногда ласково звал, был пёс весёлый, любил побегать и поиграть, молодой ещё кобель. Но дело своё знает уже туго. Со мной в походы ходит и в битвах-сечах участвует. И не только на суше, но и тогда, когда в поход шел на кораблях, будь то драккары нурманские или снеки варяжские.
Гром посмотрел на меня с обидой, что это ты хозяин поиграть не даёшь? Я же отрицательно покачал головой. Шли с девой разговаривали. Она сначала смущалась, но я видел её глаза, которые блестели любопытством и ожиданием чего-то неведомого. А я ведь за свою жизнь много земель исходил, да морей бороздил. Разные города, селения и народы повидал. Рассказывал её и про франков и про саксов. Бритов и иберийцев, коих ещё испанцами кличут. Про народы Магриба, где под жарким солнцем рождаются люди с кожей, как уголь черной. Жданка слушала меня, широко раскрыва глаза. Под конец совсем осмелела, иногда не верила и говорила: "Врёшь поди? Как такое может быть?" И кто мне это говорил? Мне, княжьему гридню, какая-то синеокая пигалица. Но я не злился. Наоборот посмеивался. Забавно смотреть на неё было и в тоже время радостно, даже не знаю почему. Много за мою жизнь я баб да девок видел, и знал их. Согревали они ложе моё. А как хотите, когда большие и малые города на меч брали, то полонянок много было, любых на выбор. Разные они всё были и белокурые с глазами, как лёд северных фиордов, так и рыжие. Смуглые с глазами-антрацитами, горячие дочери жаркого юга. Да только ни одна из них мне сердце не тронула. Многие мои побратимы из таких походов себе женщин привозили, кого наложницами оставляли, а кого и в жёны брали. Те детей им рожали. Только я всё один был, как волк-одинец. Мне даже и князь Вадим Хоробрый выговаривал: