В коридоре гулко отдавались медленные шаги часового.
Пардальян бросился на солому, служившую узникам ложем, и натянул на себя драное одеяло. К чести нашего героя мы должны сказать, что в эту ужасную минуту ибо Пардальян знал, что из Бастилии выходят только «ногами вперед», все мысли его были о Лоизе. Страдал он оттого, что его арест помешал ему кинуться на помощь своей милой соседке.
«А ведь она позвала именно меня! думал шевалье. В момент опасности вспомнила именно обо мне! А я Я сижу в тюрьме!»
И тут он понял тайну собственной души:
Да я люблю ее!
Но что будет с его любовью? Может, он больше никогда не увидит девушку Ведь из Бастилии не выходят
Что же такое случилось? Почему она позвала человека, которого и видела-то всего несколько раз? Пардальян подумал о герцоге Анжуйском. Конечно, герцог со своими дворянчиками утром вернулся, а, может, никуда и не уходил Пардальян, охваченный отчаянием, твердил себе, что, останься он на улице, у дверей дома, он не только избежал бы ареста, но и смог бы защитить Лоизу.
При мысли о том, что девушка теперь во власти герцога Анжуйского, Пардальян разрыдался и до крови прокусил себе руку.
Четыре дня он предавался безудержному отчаянию. Все это время несчастный юноша почти не спал, с трудом съедал кусок хлеба, но залпом выпивал всю воду: его мучила лихорадка и терзала жестокая жажда.
Чтобы как-то занять себя и обрести покой хотя бы ночью, шевалье весь день мерил шагами камеру. Правда, он и не замечал, что мысли о Лоизе отвлекают его от других, не менее страшных размышлений о собственном будущем. Но пришло время, и шевалье де Пардальян вспомнил и об этом.
Он предавался горестным размышлениям о том, сколь жестока к нему судьба: его вычеркнули из мира живых как раз в тот момент, когда счастье обернулось к нему. И он резонно спросил себя, за что же его арестовали
Он
чувствовал, что тут не обошлось без Екатерины Медичи. Но ведь королева была так добра к нему во время их беседы в Лувре Нет, такие подозрения следовало отбросить Кто же тогда? «Может, это Гиз? Я ведь был свидетелем собрания заговорщиков Да нет! Откуда он мог узнать?» спрашивал себя Жан.
Этот вопрос превратился для шевалье в настоящее наваждение, в подлинную пытку для его разума. Дней через пять Пардальяна было не узнать: черты его лица стали болезненно неподвижны, лишь глаза горели мрачным огнем. Теперь одна мысль о тюремном заключении наводила на него ужас.
Несчастный, которого бросают в темницу лет на пять или отправляют на каторгу лет на двадцать, все-таки знает, что когда-нибудь, пусть очень нескоро, он воскреснет для жизни, и такой заключенный избавлен от мук высшего отчаяния. Даже тот, кто приговорен к пожизненному заключению, по крайней мере знает свою судьбу и может черпать горестное утешение в том, что путь его уже предначертан.
Но Пардальян достиг вершины отчаяния: ведь его схватили в расцвете лет, когда вся жизнь была у него еще впереди; он не знал, за что арестован и сколько ему сидеть. Ему казалось, что в полной темноте его подтолкнули к краю бездонной пропасти.
У него отняли небо и землю; четыре тюремные стены заменили ему бескрайний горизонт. Он не мог предположить, что его ждет: умрет ли он завтра, в двадцать лет, или будет умирать день за днем в течение четырех или пяти десятков лет.
Он должен был все разузнать! Разузнать любой ценой!
На шестой день он не выдержал и решил спросить, за что же его арестовали. Вечером, когда тюремщик зашел к нему в камеру, Пардальян впервые обратился к нему:
Послушай, друг мой
Тюремщик мрачно глянул на него и заявил:
Разговаривать с заключенными запрещено.
Одно слово! Только одно! За что я сижу?
Тюремщик направился к двери, потом обернулся и, видимо, пожалев бледного, потрясенного юношу, сказал:
Предупреждаю в первый и последний раз: мне с вами разговаривать запрещено. Если вы будете настаивать, мне придется доложить коменданту. А вы можете угодить вниз, в карцер.
Ах так! взорвался Пардальян. Пусть в карцер! Но я хочу знать! Слышишь! Скажи, мерзавец, а не то задушу!
Шевалье рывком бросился на тюремщика, но тот, похоже, был настороже и успел выскочить в коридор, захлопнув за собой дверь. Тогда Пардальян всем корпусом навалился на дверь, но она лишь чуть дрогнула. Целые сутки заключенный вел себя как безумный: орал, стучал в дверь, лупил табуреткой по стенам, так что тюремщик боялся и нос в камеру сунуть. Пришлось предупредить коменданта, и тот, прихватив дюжину хорошо вооруженных солдат, явился в камеру бунтаря.
К вам пришел господин комендант, прокричал тюремщик сквозь закрытую дверь.
Наконец-то! Сейчас мне все объяснят, обрадовался Пардальян.
Дверь распахнулась, и солдаты выставили в проем алебарды. Пардальян в приступе отчаяния был готов броситься прямо на острия алебард, но внезапно остановился. За спинами солдат он увидел коменданта, а увидев, узнал его это был один из тех заговорщиков, что собирались в задней комнате гостиницы «У ворожеи».
Прекрасно! воскликнул комендант. Похоже, зрелище алебард вас успокаивает, как, впрочем, и всех остальных безумцев вашей породы. Пошли на попятный? Это хорошо Молчите? Ну что ж, я человек не злопамятный, но больше не безобразничать! Еще одна попытка и попадете в карцер, вторая лишу воды, третья подвергнетесь пыткам. Я вас предупредил, теперь будьте паинькой! Хотя вам и не спится, не мешайте спать другим.