Иногда, заглянув на кухню, шевалье выбирал жареного цыпленка получше, прихватывал хлеба и бутылочку вина, бросал экю лакею или служанке и удалялся. Однажды любопытный поваренок проследил за ним и обнаружил вот что: Пардальян отправился в подвал, где обитало одно бедное семейство, прозябавшее в нищете. Шевалье выложил на стол еду, отвесил перепуганным хозяевам изящный поклон и вышел, не произнеся ни слова.
Оказавшись на улице, Жан проворчал себе под нос:
Опять, опять я ослушался господина Пардальяна-старшего! Гореть мне за это в аду!
И все-таки шевалье тосковал
Счастлив он был лишь тогда, когда стоял у окна, жадно глядя на соседнюю мансарду. И если его долготерпение бывало через несколько часов вознаграждено и ему удавалось увидеть прелестное лицо в ореоле золотых волос, сердце Жана едва не разрывалось от восторга.
Я запасаюсь счастьем на неделю вперед, шептал юноша.
Соседка стала понемногу привыкать к своему поклоннику. Она уже не так боялась его и с меньшей поспешностью задергивала штору. Иногда она даже поднимала глаза и отваживалась взглянуть на Жана!
Но на этом дело застопорилось.
Пардальян и Лоиза никогда не говорили друг с другом. Связала ли их любовь? И понимали ли они, что это любовь?
Шевалье знал лишь одно: девушка дочь той загадочной красавицы, которую все зовут Дамой в трауре; он слышал, что мать и дочь бедны и зарабатывают на жизнь, делая вышивки для знатных дам и состоятельных горожанок.
Как-то Пардальян сидел дома, пытался привести в порядок свой колет и предавался печальным размышлениям. Приходилось взглянуть правде в глаза: единственный костюм юноши, сшитый когда-то из серого бархата, был протерт до дыр и не слишком подходил для того, чтобы ухаживать в нем за очаровательной девушкой. Да разве понравится ей когда-нибудь такой оборванец, как Жан?!
Совершенно ясно: пока я не найду денег, чтобы одеваться, как щеголи при дворе, она не посмотрит в мою сторону! Никто никогда не полюбит злосчастного бедолагу, одежда которого просто кричит о нищете своего хозяина! мрачно рассуждал Пардальян, и эти наивные рассуждения доказывают, как плохо он еще разбирался в жизни.
Юноша, как умел, зашил дыру, которую долго и безуспешно старался замаскировать, потом накинул на плечи колет и уже хотел отправиться на поиски тех великолепных нарядов, о которых только что мечтал, но в последний момент еще раз посмотрел в окно: в эту минуту Дама в трауре вышла из дома и зашагала по улице Сент-Антуан, а Лоиза робко выглянула из окошка мансарды. Не задумываясь и действуя словно наперекор судьбе, ввергшей его в нищету и лишившей тем права на любовь и счастье, Пардальян послал девушке воздушный поцелуй.
Лоиза зарделась, что не укрылось от внимания Жана. Секунду помедлив, красавица подняла на шевалье свои дивные глаза и только после этого медленно отступила в глубину комнаты. Пардальян сообразил, что девушка не обиделась на него. Сердце юноши радостно заколотилось:
Она не выказала отвращения! Значит, я могу надеяться! О, мне нужно немедленно встретиться с ее матерью!..
Если бы он был опытным сердцеедом, он рассуждал бы совсем по-другому:
Нельзя упускать удобного случая! Пока мать не вернулась домой, скорее надо поболтать с очаровательной малюткой!
Шевалье пулей вылетел из комнаты, стремительно сбежал вниз по лестнице, опрометью выскочил из ворот и помчался за Дамой в трауре; он нагнал ее на углу улиц Сент-Антуан и Сен-Дени.
И тут юноша оробел. Он испугался, что не сможет связать двух слов, начнет заикаться И тогда он молча последовал за Дамой в трауре, не решаясь обратиться к ней.
Тем временем Жанна дошла до Бастилии и свернула направо, оказавшись в переулочке, который связывал улицу Сент-Антуан с пристанью Сен-Поль. Наконец женщина достигла улицы Барре, где стоял когда-то монастырь кармелитов.
Монахи-кармелиты носили черно-белые одеяния, потому в народе их и прозвали полосатыми . Так же стали именовать и прилегающую к монастырю улицу Барре. При Людовике XIII монастырь был перенесен на холм Святой Женевьевы, но место, где он когда-то находился, так и осталось улицей Барре.
Жанна поспешила к маленькому, но крепкому и красивому домику, утопавшему в зелени прекрасного сада. Домик почему-то казался очень загадочным. Пардальян заметил, что Дама в трауре постучала и тотчас скрылась за дверью.
«Переговорю с ней на обратном пути, подумал юноша, я просто обязан это сделать!»
И он обосновался на углу.
Суровая служанка огромного роста впустила Жанну в дом и отвела на второй этаж, в большую, роскошно обставленную комнату.
Молодой человек и дама, которые сидели рядышком на оттоманке, посмотрели на Жанну.
О, моя вышивка готова! оживилась дама.
Замечательно! А там есть те слова, которыми я просил вас ее украсить? поинтересовался молодой человек.
Разумеется, месье, ответила Жанна.
Какие слова? с милой робостью спросила женщина.
Сейчас узнаете! воскликнул юноша, в радостном волнении потирая свои белые руки.
Ему было не больше двадцати, и одет он был, как состоятельный горожанин, в неброский костюм из дорогого тонкого сукна; однако на черном бархатном берете молодого человека сверкал великолепный бриллиант. Юноша был невысоким и, похоже, довольно хилым: изжелта-бледное лицо, высокий лоб, недобрые, прячущиеся от собеседника глаза, губы, вечно искривленные неприятной усмешкой. Правда, сейчас юноша улыбался ласково и открыто. Но постоянные конвульсивные подергивания рук и пальцев свидетельствовали о том, что молодого человека мучил какой-то душевный недуг. Порой юноша ни с того ни с сего начинал дико хохотать, а глаза его вспыхивали зловещим огнем, и от этого смеха у людей кровь стыла в жилах.