Таким образом на первом по этому критерию уровне мы получаем действия, в которых проявляется активность субъекта, но о которых он не в состоянии сообщить другим, на втором действия человека, которые он в состоянии воспроизвести вербально. Отсюда следует, что все произвольные действия (по своему понятию) осознаны, поскольку произвольность, как и осознанность, включает в себя элемент рефлексии; в то же время понятие непроизвольного действия не предполагает, хотя и не исключает, осознанности. Точно так же понятие осознанности не предполагает произвольности (рефлективного усилия), представляя собой вид пассивной рефлексии, однако и не исключает ее.
Хотя критерий осознанности приобретает особую популярность в ХХ столетии, по своему происхождению он значительно старше. По существу, идею бессознательной активности разрабатывает уже Лейбниц; он называет ее «смутными представлениями монады». «Не следует, пишет Лейбниц, ограничивать спонтанность лишь сферой отчетливых мыслей, деятельности разума, сознательных и добровольных действий, но надлежит распространять на смутные и невольные представления, бессознательные и нами не подмеченные Все возникает из наших собственных недр Картезианцы допускали большую ошибку, не учитывая представлений, которые не сопровождаются у нас сознанием» (цит. по Фейербах, 1974-b, с. 169170).
Согласно Лейбницу, бессознательные действия не отделены от сознательных непроходимой гранью, напротив, всякий сознательный мотив это отрефлексированное, осознанное бессознательное, всякое сознательное ощущение это ощущение, ранее бывшее неосознанным. Таким образом, отношение бессознательного и сознательного это отношение уровней саморазличения монады, причем всякой деятельности на сознательном уровне обязательно предшествует та же деятельность на досознательном уровне, которая переходит в сознание, достигнув определенного порога.
Эта идея Лейбница представляется нам фундаментально важной; она показывает, что у самых истоков различения понятий сознательного и бессознательного отношения между ними мыслились не как отношения детерминации (т.е. отношения причины и следствия), а как отношения различенных противоположностей, отношения уровней. Таким образом, ни сознательная активность по своему понятию не может «детерминировать» бессознательную, ни наоборот; та и другая являются той же самой активностью того же субъекта, но существуют на разных уровнях, один из которых сопровождается субъективной представленностью и обладает свойством воспроизводимости, а другой нет.
Идею бессознательного развивает и Фихте (1913). Поскольку для Фихте весь мир продукт саморазличения (творчества) субъекта и в то же время нечто чуждое субъекту, нечто такое, что он осознает не как им самим созданное, то творчество субъекта должно носить бессознательный характер. Фихте также различает сознательное и бессознательное по принципу уровней, причем критерием сознательного уровня является способность субъекта вспомнить и воспроизвести свою творческую активность. Новым по сравнению с точкой зрения Лейбница тут является противопоставление сознательной и бессознательной деятельности по продукту: поскольку бессознательная деятельность дорефлексивна, ее продукт не носит печати «авторства», не ощущается субъектом как нечто им созданное.
Несмотря на эти идеи, в целом для рационалистической традиции характерно придание бессознательной активности статуса «несовершенного бытия», связанное с коренным постулатом cogito положением о тождестве бытия и мышления. Согласно этому постулату, истинное бытие тождественно сознанию; все, что выходит за пределы сознания, обладает неподлинным,
случайным, неистинным бытием и недостойно признания как нечто самостоятельное и суверенное. «Где прекращается наше сознание, пишет Фейербах, прекращается также и наше бытие Именно сознание есть бытие человека как таковое. Бытие камня, растения состоит в том, что они являются объектом для кого-то другого, но бытие человека в том, что он сам себе объект. Поэтому там, где человек перестает быть объектом для самого себя, как это бывает в глубоком бессознательном состоянии, когда он является объектом для кого-то другого он теряет также и свое бытие» (Фейербах, 1974-b, с. 6263). Такая точка зрения, конечно, не означает, что для мыслителей-рационалистов не существует понятия бессознательной активности; однако сознательная деятельность занимает в их категориальном аппарате главное, привилегированное положение.
Иные аспекты идеи бессознательного разрабатывались в рамках других направлений западноевропейской мысли. Так, в обосновании концепции бессознательной деятельности на уровне индивидуальной психики хорошо известны фундаментальные достижения психоанализа, в дальнейшем распространенные на уровень «коллективного бессознательного» (Фрейд, 1910, 1922, 1924).
Большое место критерий осознанности занимает в экзистенциалистских концепциях, в частности, у Сартра. Для Сартра чистая субъективность и есть то, что он называет дорефлексивным сознанием (отождествляя его с бессознательным Фрейда); именно на этом уровне бытия человек совершает фундаментальный выбор, в конечном итоге определяющий его судьбу (Sartre, 1971). Следы этого выбора (подобно следам комплекса в психоанализе) можно обнаружить лишь косвенным путем, на основе анализа поведения, сновидений, описок, оговорок и т.п., в которых фундаментальный проект субъекта находит символическое выражение. Такая работа составляет суть сартровского «экзистенциального психоанализа», в ходе которого чистая субъективность становится достоянием знания. Однако, признает Сартр, эта работа в принципе ограничена; никакой психоанализ не может дать достоверного знания о субъективности, которую можно постичь до конца лишь в «живом обладании» (переживании). Такое же понимание субъективности характерно и для предшественников экзистенциализма: Шопенгауэра, Ницше, Киркегора, Бергсона, сместивших острие анализа с рефлексивного на дорефлексивный уровень сознания.