Они захватили в плен всех, кто находился на основной палубе, а затем стали запирать люки, чтобы заблокировать тех, кто был внизу. Тем временем вторая лодка причалила к носовой части, и ее команда быстро спустилась на камбуз, где находились три человека, и захватила их в плен. После этого, когда все, целые и невредимые, собрались на палубе, Бёрк приказал своему помощнику и еще троим морякам ворваться в кормовую рубку, где находился Дойл, назначенный мятежниками капитаном.
Услышав шум, Дойл проснулся и поднял тревогу. Он, еще двое матросов и юнга схватились за ружья. Когда Тёрнер взломал дверь кормовой рубки, мнимый капитан и его подручные смело открыли огонь по нападавшим. Помощник капитана получил ранение в руку, выпущенная из мушкета пуля раздробила ему кость. Ранения получили еще двое матросов, но никто не погиб.
Тёрнер
позвал на помощь и, несмотря на ранение, ворвался в кормовую рубку и прострелил голову Дойла, сразив его наповал. После этого остальные мятежники сдались, и захват корабля обошелся без новых жертв.
Как только корабль перешел в его руки, капитан Бёрк приказал произвести семь пушечных выстрелов, что было условным сигналом, благодаря которому я узнал об успешном исходе операции. Услышав этот сигнал, я направился к своей крепости, чтобы поспать, ибо день выдался очень хлопотный. Но не успел я пройти и половину пути, когда из-за деревьев выскочил какой-то человек с обнаженным широким мечом, или абордажной саблей, и преградил мне путь, из-за чего мне самому пришлось схватиться за меч.
Сначала я решил, что передо мной один из четырех пиратов, пропавших в тенистой долине. А когда из-за облака вышел месяц, я увидел перед собой мавра Слаадера. Лицо его было обезображено ужасной раной, через края которой виднелись черепная кость и зубы, ибо выстрелом Бёрка ему разнесло полголовы. На самом деле, этот выстрел прикончил его, и я был абсолютно уверен в этом, даже без подсказок сидящего во мне зверя, который сердито заворчал при его появлении. И все же передо мной стоял именно он, и многочисленные мрачные символы, вытатуированные на его коже, пылали и светились, точно огненные.
Робин Крузо, замогильным голосом произнес Слаадер, вот ты где. Его лоб прорезали морщины гнева, хотя он не мог испытывать никаких чувств, и он ткнул в меня указательным пальцем. Тебе крышка, Робинзон Крузо! Твоя душа станет добычей Великого Спящего! Смерть тебе!
И с этими словами он бросился на меня. Я выхватил клинок и отскочил в сторону. Боцман прыгнул за мной, размахивая своей саблей. Лезвия скрестились, но я был плохим фехтовальщиком, а Слаадер обладал исполинской силой. Дважды сшибались наши клинки, над головами и внизу, а затем еще дважды, и пират выбил саблю из моей руки. Она отлетела в сторону, и я не мог дотянуться до нее. И тогда он изрек слова, те ужасные слова, которые я слышал от Попки, дикарей и Уолла-Кэя, отца Пятницы. Это были ужасные молитвы, обращенные к Катхулу. При звуке этих слов татуировки на его теле вспыхнули еще ярче, мерцая, словно раскачиваемые ветром фонари.
Зверь внутри меня выл и рвался на свободу, ибо слова Слаадера, как и слова Попки, произнесенные много лет назад, повергли его в ярость.
Я увернулся от удара и почувствовал, как меня охватывает ощущение полной свободы, наполняющее человека, который видит, как распахиваются двери его тюрьмы, где он провел много долгих лет. Однако это чувство принадлежало не мне, а зверю. И луна здесь была ни при чем, так как годы, проведенные в одиночестве, сблизили нас, и как в историях, которые я слышал об отце моего отца, я воззвал к зверю и выпустил его на свободу.
Я обратился в зверя, и через закопченные линзы сознания видел, как лицо Слаадера исказила недоуменная гримаса. Я чувствовал, как зверь недоволен тем, что на мне была одежда, как он голоден, какую ярость вызывает в нем мертвый боцман.
За те мгновения, которые потребовались зверю, чтобы мы с ним поменялись местами, Слаадер нанес рубящий удар, и его сабля обрушилась вниз, словно топор дровосека. Этим ударом он до кости рассек нам плечо, но к этому времени зверь уже возобладал надо мной, поэтому рана затянулась, как если бы она была надрезом на пекущемся пироге, и даже еле заметный шрам от нее скрылся под мехом зверя.
Когти зверя бешено заработали, разрывая живот боцмана и разбрасывая его внутренности по всему берегу. Однако Слаадер обратил на эту рану не больше внимания, чем зверь на свою, и занес саблю для нового удара. Зверь отмахнулся от него, как человек отмахивается от мух, и его когти вновь полоснули по телу боцмана, и тот опять как бы ничего не почувствовал.
Слаадер сжал руку в кулак, чтобы ударить зверя, и о, какая боль! На пальце у него было кольцо из чистого серебра, но он не ведал, какую силу оно придавало его удару, ибо, когда зверь отскочил, он вновь замахнулся саблей. Придя в себя, зверь бросился на него и сомкнул могучие челюсти на его руке, разрывая плоть и дробя кости, и рука Слаадера упала на песок, продолжая сжимать саблю.
Тогда боцман нанес ему удар здоровой рукой, той, на которой было кольцо, и зверь покатился по берегу, скуля как побитая собака, но это продолжалось всего какое-то мгновение. Он повернулся мордой к врагу и зарычал. Боцман подхватил саблю здоровой рукой.