Дело в том, что этот царь поступил так же, как и его отец: сменил имя.
Первоначально он был известен как Тутанхатон, что можно перевести как «Живой образ Солнца». Но по возвращении столицы в Фивы, где по-прежнему сохраняли сильное влияние жрецы Карнака, именоваться так было решительно невозможно. Думаю, вы догадываетесь, как он себя назвал.
Не имею представления.
Подумайте, Картер, подумайте.
Я покачал головой.
Ньюберри улыбнулся.
Ну как же! Разве в таких обстоятельствах могло найтись более подходящее имя, чем Тутанхамон? Понимаете? Ведь это значит: «Живой образ Амона». Тутанхамон... повторил мой собеседник, и улыбка его сделалась мечтательной.
Вот так мне впервые довелось услышать имя царя, оказавшего поистине колоссальное влияние на всю мою дальнейшую судьбу. Стремление узнать о нем как можно больше отодвинуло в тень все другие мои мечты и надежды и со временем стало главной целью моей жизни. Думайте что хотите, но в сопутствовавших этому обстоятельствах я усматриваю своего рода предзнаменование. Ибо как раз в тот самый момент, когда прозвучало судьбоносное имя, мы обогнули очередной скальный выступ и приблизились к створу тесного ущелья, чуть сбоку от которого я увидел вырезанное на камне изображение.
Ньюберри указал на него рукой.
Взгляните, едва ли не торжественно произнес он. Здесь сохранились детали, отсутствующие на фрагменте, найденном Петри.
Даже сидя в седле на спине верблюда, я вынужден был задрать голову, чтобы рассмотреть рельеф, ибо он находился намного выше уровня моих глаз. Фараона Эхнатона я признал сразу: его своеобразный облик невозможно спутать с чьим-либо другим. Причем стиль рисунка показался мне еще более гротескным, чем на фрагменте, оставшемся в палатке Петри, а стоявшие позади царя девочки выглядели моложе и причудливее. Воздев руки, царь приветствовал благодетельные лучи солнца. Однако здесь присутствовал еще и образ взрослой женщины с царской короной на голове. Несмотря на нарушение пропорций, ее изображение едва ли можно было назвать гротескным. Напротив, необычность ее облика лишь подчеркивала его прелесть. Внешность женщины завораживала и одновременно порождала в душе странную тревогу, вызывая ощущение, что такая красота не может принадлежать нашему бренному миру. Я напряг зрение, чтобы лучше разглядеть царицу, и решил подъехать поближе. Но едва я направил верблюда к утесу, угол падения закатных лучей изменился и все фигуры окрасились кровавым багрянцем, а спустя мгновение солнце зашло за горизонт, свет его померк и рельеф скрылся во мраке.
Надо поторопиться, озабоченно сказал Ньюберри. Вовсе ни к чему, чтобы ночь застигла нас в пустыне.
Однако и после этого замечания он продолжал всматриваться в темноту, словно не мог оторвать взгляд от фантастического изображения.
Тот, кто найдет эту гробницу, совершит великое открытие... прошептал он. Воистину великое!
А если нам все же повезет?.. Я помолчал. Что тогда? Что вы надеетесь обнаружить внутри?
Свет, рассеявший тьму, ответствовал Ньюберри после минутного размышления. Разгадку тайны. Ибо на том, что судьба Эхнатона представляет собой величайшую тайну, сходятся и наука и легенды.
Но ведь легенда утверждает, что он так и не обрел покой в своей гробнице, напомнил я со смешком.
Ньюберри оглянулся и досадливо поморщился.
В конце концов, кто знает, какие находки нас там ждут, раздраженно проворчал он и, бросив последний взгляд на неразличимый во тьме каменный рельеф, тронул с места верблюда. Это есть великая тайна. Раскрытие ее уже само по себе будет величайшей наградой.
Нет, ни в коем случае! пылко возразил он. О том, что я вам рассказал, и о связанных с этим планах не должен знать никто, кроме нас двоих.
Он вновь заговорил о своих надеждах и чаяниях, уверяя, что, дабы раскрыть тайну фараона, мы должны
до поры до времени свято хранить собственные секреты. Должен признаться, я согласился с ним, причем подействовала на меня не логика его доводов, а горячая убежденность. Энтузиазм оказался заразительным, и я впервые испытал то, о чем давно мечтал: подлинное трепетное возбуждение, что сродни охотничьему азарту.
В первую очередь объектом нашего внимания стали скалы над равниной. И на сей раз, когда мы, оставив позади нильскую долину, углубились в пустыню с ее уходящими к горизонту волнистыми рыжими песками, мне показалось, что мир живых остался позади, вокруг же расстилается безбрежное, пребывающее в вечном молчании ничто. Пока мы рыскали среди оврагов и расщелин, Ньюберри рассказывал мне легенду о Сете, древнем боге злобы и тьмы, оспаривавшем власть у своего брата, бога Осириса. Борьба была долгой, жестокой и исполненной драматизма, но в итоге Сет был низвергнут и изгнан в простирающуюся за Нилом пустыню. Там он и пребывает вечно мятущийся, жаждущий отмщения дух. Когда жгучие ветры начинали дуть из-за реки и на возделанные поля наступали пески пустыни, древние египтяне со страхом в сердце молились о том, чтобы злобный Сет не вернулся и над их миром не воцарилась тьма. А по ночам, прислушиваясь к завыванию гуляющих над бескрайними безжизненными равнинами песчаных бурь, молились еще жарче, ибо пребывали в твердой уверенности, что внимают пронзительным воплям бога-демона.