Борис Григорьевич, на завалинке у родительского дома, выкуривал сигарету за сигаретой, и вместо успокоения, горевал всё больше. И ни отец, ни мать, просто не могли найти ни одного слова для утешения. На всех навалился какой-то ступор безысходности.
Надежду подала местная целительница тётя Лена. Она была лет на пять младше матери Бориса Григорьевича, но и мать и отец, с тех пор как та стала лечить людей, называли её только тётей Леной.
Когда сын приехал со своей бедой, она как раз, лечила его отцу спину, и волей судьбы слышала всё, что тот говорил.
Что это ты, Борис, дочь свою, раньше времени хоронишь?! Одна кликуша в белом халате всю беременность твою жену своими опасениями изводила вот и накликала. А ты теперь собираешься её отвратительные пожелания прибавлять?! Имей в виду дочка твоя, она живее многих новорожденных. Просто любовь ваша родительская, ей сейчас в самом прямом смысле, сильнее воздуха нужна. Забирай её из больницы под свою ответственность. Всего на несколько часов, сюда к своим Корням привези, и забудете вы все, о страшном диагнозе врачебном.
Говорила женщина уверенно и убедительно для в конец потерявшего голову родителя. И Борис ей вдруг поверил. Поверил, верой утопающего, хватающегося хоть за соломинку, чтобы добраться до спасительного берега. Но всё-таки спросил:
Мне могут её не дать, ведь она в реанимации. А когда выпишут, и успеют ли выписать живой неизвестно. Что же мне тогда, с гарнизоном на них нападать?
А вот в случае чего, так им и скажешь. И вообще, поменьше сдерживай чувства, и побольше сердцу сказать дай. В больнице ведь, не только сухари, замороженные человеческой болью работают. По-судьбе, дочка твоя, жить должна. Но страх, и за неё, и за себя, который её мать испытала за время беременности, и нервы малышки попортил основательно. Именно поэтому, её, как можно скорее, ни минуты ни медля, сюда, на вашу с Ангелиной Родину, привезти нужно. Я над ней молитвы почитаю, чтоб страх врождённый ушёл, а воздух и энергия родной земли, Силу Жизненную вернут, что врачиха у твоей жены забрать пробовала.
Через три часа после этого разговора, в роддоме появилась почти целая делегация, состоящая из отца, дедушки и бабушки одной из новорожденных, а так же, нескольких сослуживцев уже упомянутого папаши, и странной женщины, один вид которой, вызывал почти у всего медперсонала, желание сделать поскорее всё, что будет угодно этой кампании, чтобы те убрались восвояси.
Дочь, военкому отдали под его расписку вместе с женой на двенадцать часов. И даже без особых, сильных уговоров.
Всё, что обещала, тётя Лена тогда сделала. За все дальнейшие годы, ни одного приступа, и даже маленького обморока, у девочки больше не было.
Но именно этой болезни, боялись её родители, регулярно отправляя дочь в санатории.
Ей об этом никогда не рассказывали. Отец боялся, что она станет имитировать болезнь, если захочет чего-то от них с матерью добиться. И как не смеялась над ним его собственная мать, причина, по которой её по два раза в год «ссылали на мнимое лечение», так и осталась девочке неизвестна.
*** Ох, девочка, ты моя девочка. Хорошо хоть, додумалась ты приехать ко мне, всё бросив. А то, терпела бы всё, что тебя съедало изнутри. А надолго ль тогда твоих нервов бы хватило? Ведь Елена-то, тогда, сказала мне больше, чем твоим родителям, и без того, врачами чуть не до истерии доведённым. Предупредила она тогда. Что до двадцати пяти годочков мне тебя беречь надобно. А ведь как сегодня глаза твои потухшие и пустые увидала, так сразу те слова и припомнила. Ну ничего! Глядишь, здесь, рядом со мной, да на молочке свеженьком, парном ты как всегда, мигом в себя придёшь.
В который раз за эту ночь, ворочаясь с боку на бок, успокоилась наконец пожилая женщина.
Конечно на всю жизнь, в деревне, я тебя ни за что не оставлю. Тут и думать нечего. Но пока, в город тебе никак нельзя, это, просто как Божий день ясно. Побудешь пока тут, а там, глядишь, и утрясётся всё, уляжется. Ты, моя кошечка, обязательно будешь счастливее даже твоих родителей, а они-то, всегда понимают друг друга с полуслова. Правда, почему-то на тебя, это их понимание, распространяется очень редко. Но уж больно скрытной ты всегда росла, и видно не хватило твоим родителям терпения и времени, в сердечко твоё заглянуть. Раз не хватило, понять причину твоей глупой, по их мнению, выходки, другой не хватило, а там, и вовсе, вы друг другу непонятными стали, продолжала размышлять старушка, уже в полудрёме, и наконец, всё-таки уснула, как всегда незаметно для себя.
***
В общем, после той истории, друзья детства больше не виделись.
Сначала Лада полгода работала дояркой на частной ферме. Так в её трудовой книжке появилась первая запись, благодаря которой, среди её коллег по поезду, и появились слухи, что она деревенская, а со временем, они обрастали, как снежный ком, всё новыми подробностями, которыми и «накормили» потом Синицына.
А когда вернулась в город, став проводницей, Алёшку забрали в армию. А его армейский адрес спросить было не у кого. Да и если честно, то девушка не была уверена, что он ждёт писем от неё. И сама, не горела желанием возобновлять, так резко порванные отношения. Не видела она его ни в какой для себя роли, кроме дружбы, а ему этого, уже было мало. Вот и оставила тогда, всё как было.