А что касается «Травы», то это письмо я, наверное, разорвала .
Я дама была странная, как вы понимаете. И я могла получить письмо от Акимова, вставить в письмо, которое я писала Хармсу, и отослать. Я могла переписать из письма Даниила Ивановича что-нибудь оригинальное, а остальное разорвать. Это чудо, что эти письма еще сохранились, я не такие еще письма рвала. И мне перед Наташкой Кончаловской неловко. Я письмо, которое я списала у Дани, послала ей.
Странно, что у него не сохранилось ни одного моего письма.
Для меня Хармс еще не был таким великим человеком. Я считала, что я пуп земли. А всё случилось наоборот: те, кого я знала, сделались академиками, знаменитостями, а я влачу...
ИЛЬЯ ФЕЙНБЕРГ «Я НЕ ПОНИМАЛ ЕГО ЗНАЧЕНИЕ»
Илья Львович Фейнберг (19051979), литературовед, пушкинист.Запись воспоминаний И. Фейнберга сделана мной 9 марта 1979 года, незадолго до его смерти.
Из обэриутов я знал только Хармса. Сказать, что близко, было бы преувеличением. Я был у него как-то в гостях. И обедал с ним в Доме Печати... Я его хорошо помню, прекрасно помню.
Был у него дома. У него там футуристические абажуры были.
Добряк был, хотя не рубаха-парень. Человек он был безумный безусловно.
Ходил в парчовой куртке и жилете.
И когда я у него был, он завел речь об отце, и я его спросил:
А кем он был, ваш отец?
Он не был , а жив...
И этот ответ я помню, хотя с тех пор прошло пятьдесят лет.
Сначала он был астроном, потом сумасшедший, а теперь он богослов .
Если учесть, что это было в 30-м году, то это выразительно. Я спросил его, просто заинтересовавшись его семьей.
Читал он охотно, это не было моей привилегией. «Вы знаете? Вы знаете?..» И другое.
Потом я купил «Пауль и Петер» . Я очень люблю его и считаю, что он поэтически выше, чем оригинал.
Я сожалею, что я вам столь немногое рассказываю, я не понимал его значение.
СУСАННА ГЕОРГИЕВСКАЯ ЧРЕЗВЫЧАЙНО СВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК
Сусанна Михайловна Георгиевская (19101974), писательница, прозаик, писала и для детей и для взрослых.Запись ее воспоминаний о Хармсе сделана мной 7-го июня 1963 года у нее дома в Москве, на Красноармейской улице, 27.
Хармс был другом Савельева, моего учителя и друга . Слово друг в их среде принято не было, ибо это понятие пошлое, и вообразить, что они говорили такие слова, немыслимо.
Савельев был человеком мира сего и крайне самолюбив. Он думал о заработке и всегда имел деньги. Хармс часто одалживал у Савельева деньги, Савельев давал их неохотно и впоследствии стал Хармсу цинично отказывать, потому что не только испытывать, но и выражать своего рода благодарность считалось пошлостью в этой среде (исключая Савельева, который в силу своего огромного ума был нормально человечен).
Вскоре я увидела Хармса. Нас познакомил Савельев, желавший мною похвастаться перед Хармсом. Хвастаться же было возможно только женщинами и своей над ними победой.
Хармс помнится мне как человек огромного роста, очень эксцентрично по тому времени одетый. На нем была кепка жокея, короткая куртка, галифе и краги. На пальце огромное кольцо, с печатью (в то время не только мужчины, но и женщины не носили колец, это не было принято).
Мы пошли в «Европейскую» , которая была напротив Детиздата. Хармс производил впечатление чрезвычайно светского человека. Держал себя свободно и, как все очень светские люди, давал возможность развернуться своему собеседнику.
Хармс мне сказал:
Савельев говорит, что вы самородок.
Я спросила:
Что это