Том Уикер На арене со львами
ГАЗЕТЧИК I
Морган помедлил у края тротуара на Кей-стрит, с опаской глядя, как металлической лавиной ползут на запад, к Джорджтауну, автобусы, такси, грузовики, частные автомобили. Мимо проехал дряхлый автобус, фырча, изрыгая густую, вонючую струю и кренясь под бременем человеческого груза; из грязных окон на Моргана невидящими глазами смотрели бессмысленные лица. На колченогом металлическом лотке беспорядочной кипой лежал вечерний выпуск «Ивнинг стар». ПРЕЗИДЕНТ НАЗНАЧАЕТ НОВОГО ДИРЕКТОРА ЦРУ! кричали заголовки. Досада Моргана росла, глумливо питаемая, в придачу к чванному молчанию Кокрофта, еще и назойливым беспокойством за гранью сознания, недоступной для памяти; словно шаришь в бесчисленных папках, стараясь отыскать бумагу, которая никак не попадается в руки.
По мостовой, почти впритирку к тротуару, где стоял Морган, робко пробирался пыльный автофургон; впереди сидели двое, мужчина и женщина, за ними девочка и малыш в конфедератских шапочках, а позади громоздился багаж. Мужчина в пестрой летней рубашке, вытянув шею, вглядывался в уличные указатели, женщина рассматривала большой план Вашингтона; несмотря на гнетущую жару, она повязала голову платком, прикрывая бигуди. По всем приметам можно было точно сказать, что это туристы. Когда машина поравнялась с ним, дали красный свет; табун автомобилей на Кей-стрит остановился; другой такой же с грохотом и лязгом двинулся по Коннектикут-авеню в сторону Кливлендского парка и Чеви-Чейс. Морган обошел фургон сзади, ноги ему обдало смрадным выхлопным дыханием, и он, отметив про себя, что, если судить по номерным знакам, туристы приехали из Миссури, быстро перешел на другую сторону.
В душе Морган питал слабость к туристским семьям; есть что-то трогательное, думал он, когда родители, с трудом выкраивая время и деньги, везут своих большеглазых, доверчивых ребятишек в столицу, где в зыбкой действительности сегодняшнего дня ищут успокоения среди памятников старины. Во время такой вот традиционной поездки он сам впервые увидел в детстве огромный белый купол Капитолия на фоне чистого вечернего неба и богоподобный, задумчивый лик Линкольна, навеки сомкнувшего уста пред людской скверной и людским милосердием.
Морган давно уже был не турист в Вашингтоне. Он был по крайней мере больше, чем где-нибудь еще, дома в этом избранном им для себя городе памятников и живых людей. Осененный значительностью, как представитель солидной газеты, он уверенно, хотя и с оглядкой, расхаживал по Вашингтону, по этим мраморным джунглям непримиримых интересов, среди смешения минувшей истории и новых надежд. Он знал цену ненасытным честолюбцам, без устали рыщущим по столичным лабиринтам, и уж тем более не обманывался относительно себя самого. Годами
он не бывал у памятников Линкольну или Джефферсону, зато знал, как быстрей и удобней пройти от одного крыла Капитолия до другого, минуя величественную Ротонду, куда тянулись за экскурсоводами толпы посетителей. Даже туристам лучше, чем ему, знаком был вид, который открывается с памятника Вашингтону; Морган же лучше знал, как выглядит Овальный кабинет, как туда лучше попасть, и уверенно находил путь в здании госдепартамента и таких закоулках Пентагона, где туристов не бывало в помине.
Морган знал, кто вершит судьбы и ворочает делами за бесстрастными фасадами «Федерального треугольника» и обманчиво прозрачными стеклами Коммерческого Центра; он не один год изучал приливы и отливы власти, неотвратимые, как и те приливы, которым в зависимости от времени года подчиняется поток транспорта на Пенсильвания-авеню. Он мог отменить деловую встречу, чтобы позавтракать с одним сенатором; другое он избегал на приеме, и если правда хотя Морган склонен был в этом сомневаться, что можно уследить за истинным положением дел в палате представителей, зная десятерых ее членов, Морган убедился на горьком опыте, что главное здесь правильно выбрать этих десятерых, и он тратил немало времени постоянно пересматривая свой список. Он водил знакомство с секретарями помощников сенаторов и мелкими служащими, которые могли ускорить или задержать ход событий и объяснить ему что к чему скорей, нежели члены правительства и советники президента. Сенаторы, конгрессмены, президенты, члены кабинета приходили и уходили, как приходят и уходят туристы, но памятники и чиновники оставались, и с ними оставался Морган. В некотором смысле Морган был и то и другое, потому что, подобно памятнику, был непреходяще зрим и, подобно чиновнику, непреходяще неприкосновенен.