Лотц поставил опрокинувшийся стул Алевтины Валерьевны снова на ножки, поднял её с пола и посадил на прежнее место.
Говори, сказал он ей. Быстро. Я пройму тебя до печёнок, мать, если не скажешь мне!
Я правда ничего не знаю, пробормотала она. Женщина то и дело швыркала носом кровь текла из него и заливала губы и подбородок.
Ключи чьи?
Я на деньги, что он мне отсылал, купила квартиру. Это от неё
В городе?
Да
Там пусто?
Да.
Лотц поднялся и набрал стакан воды и вместе со своим носовым платком протянул его Алевтине Валерьевне.
Проверим
Она попила воды и запрокинула голову, чтобы остановить кровь.
Алевтина Валерьевна неожиданно для себя стала мыслить яснее, оставшись без зрения: она понимала, что сын где-то не далеко, чувствовала сердцем «Если такие люди его ищут, то, наверное, запрятался он в такую дыру, откуда не падает даже тень и это точно не «скворечник» в центре города. А Татьяна оттуда съехала к своей матери, взяв академический отпуск. Но где же тогда он?», думала Алевтина Валерьевна.
Может быть странно, но то, что он залёг в заброшенном доме, ей пришло лишь мельком и она отогнала от себя эти мысли: на дворе зима, отопления там нет, потому что трубы кто-то срезал ещё год назад по лету, еды нет,
людей нет «Невозможно, подумала женщина. Но ведь если убрать рациональные решения, остаются лишь нерациональные?»
Кровь остановилась, и женщина направила голову в ту сторону, где, она помнила, сидел гэбэшник. Она ещё в самом начале не заметила на столе Данькиного диплома об окончании юридического института, который пришёл ей почтой и который он Бог знает откуда взял. А ещё потом пришли погоны старшего лейтенанта Без обратного адреса. «Значит, этот выродок не нашёл второе дно в сундуке на крыше, радостно подумала женщина. Да, советский пехотинец, дошедший до Берлина и обратно, похитрее ферзя из ФСБ будет».
Кому принадлежит эта нацистская атрибутика?
Отцу Он воевал. Привёз всё это из Берлина. Ну, кроме пистолета Пистолет он добыл ещё в начале войны.
Лотц успокоился. Эта женщина стала производить на него завораживающее впечатление: она прекрасно держалась, с размозжённым носом и заплывшими глазами она не ныла, не скулила, не просила пощады Просто ждала конца. Он смотрел, как она перебирает платок и думал, что либо у неё сердце льва, либо она и правда ничего не знает. Беда заключалась в том, что, чтобы проверить это, её понадобится убить
Лотц отвернулся к чёрному окну. Он молчал. Его телефон зазвонил, и он механическим движением достал его и сказал:
Алло.
Товарищ майор?
Говорите.
Мы по делу охранников
Ну! терял терпение Лотц.
Это они убили московского протеже, они убили бандитов в спортзале и сожгли его, даже место показали, где зарыли Но про Фролова ничего не знают. Сказали, за неделю до гибели шефа исчез. Смс по пейджеру отправлял ему Стас Гавриленко, что убили губернатора, но Фролов не ответил. Какай-то странный груз от речного ушёл в тот день, но кто его вёл и куда никто не знал.
«Про груз хер знает чего и хер знает куда я уже знаю, подумал Лотц. И даже знаю, кто его охранял. Ничего нового»
Хорошо, сказал он в трубку. Отпустите. Но велите никуда не уезжать. Телефоны на прослушку. Сильно били?
Да.
Они ходить самостоятельно могут?
С трудом
Отвезите домой и бросьте у подъезда.
Понял.
Гэбэшник убрал телефон во внутренний карман пиджака и посмотрел на Алевтину Валерьевну: она своими нарывавшими волдырями вместо глаз «смотрела» на него.
Работаешь?.. горько спросила женщина.
Кому-то надо. Он наклонился лицом к её лицу. Ты знаешь, где Он? прошептал Лотц.
Нет. Не знаю И даже если бы знала, то не сказала я бы не продала своего сына!
Я убью тебя, сказал Лотц. А потом загляну к любителю немецких маршей и бюстиков Адольфа Гитлера и убью и его. Где живут твои родители?
Алевтину Валерьевну трясло всем телом, но она только плюнула в лицо Лотца, почувствовав кожей, где оно находилось по его теплу и запаху изо рта:
Ищи сам
Лотц схватил её за волосы, резко нагнул ей голову вниз и ударил между шейным и грудным позвонком женщина упала на пол и лежала скорчившись, отвернув голову в сторону входа, изо рта медленно вытекла тонкая струйка крови и направилась в сторону мойки, где стояло помойное ведро.
***
Едва спустились сумерки, Данила и Даша отправились с фермы пешком до бывшего дома Данькиных деда и бабки. Она не захотела оставаться одна среди леса и ночи где-то между прошлым и будущим Да и Данила, наверное, не рискнул бы оставить её одну он хотел проверить по огням из окон, сколько жилых домов было на главной улице его детства Партизанской. С этой улицы начиналась некогда и сама деревня: до трассы по прямой было всего сто метров, а из окон дома Данькиных дедов вид в осеннюю и зимнюю пору, когда берёзы не были одеты в свои зелёные наряды, открывался вплоть до самого поворота на прямую дорогу на ВерхБоровлянку соседнюю деревню, которой тоже не существовало боле.
От фермы до заветного дома было всего около километра или полутора, но по растущим не по дням, а по часам сугробам ползти было не легко. Даше было жутковато идти по, как ей казалось, дремучему лесу и она то и дело ловила Данилу за руку и прижималась к нему. Но Даньке было совершенно не страшно, он был спокоен и уверен в том, что эта тихая гавань из счастливого и светлого детства укроет их обоих, спрячет в бывших мечтах, словно в высокой траве, а вечно синее небо никогда не помрачнеет