Фурьеристские колонии, которые в отличие от оуэнистских являлись не микромоделями, а уже готовыми элементами будущего общества, были столь же многочисленными, сколь и недолговечными; одновременно ассоциаторы подвергались острым нападкам, а то и травле со стороны консервативной прессы.
Начавшееся столь бурно движение почти иссякло к концу 40-х годов. Как отмечал У. З. Фостер, утопические колонии и движения, появлявшиеся в канун гражданской войны, были обречены на гибель, поскольку представляли собой «искусственные создания посреди широкого капиталистического моря»{25}.
По-разному сложились судьбы его участников. Альберт Брисбейн, проживший долгую жизнь, провел последние десятилетия полузабытым, время от времени выступая со статьями в пользу фурьеризма, но оставаясь равнодушным к новому подъему социалистического движения. Горэс Грили стал в дальнейшем одной из ведущих фигур аболиционизма.
Для Ч. Даны и П. Годвина фурьеристская эпоха оказалась наиболее плодотворной; в дальнейшем они занялись журналистикой Дана в качестве редактора «Нью-Йорк сан», Парк Годвин как сотрудник «Нью-Йорк ивнинг пост».
И все же время утопических надежд и самый пример первых американских социалистов надолго остались в памяти соотечественников. Р. У. Эмерсон, выдающийся философ и писатель, писал о своем глубоком уважении к благородным идеям социалистов, которые были для него новым классом людей, одушевленных, с чисто пуританской страстностью, идеалом общественного процветания{26}. Историк Джон Нойес выражал убеждение, что «изменяется душа народа, пережившего увлечение социализмом», что «дух социализма остается в жизни нации»{27}.
Впрочем, тяга американцев к этим своеобразным «робинзонадам», как формам внебуржуазного существования, никогда не иссякала. Еще в 1906 г. Эптон Синклер организовал коммуну Геликон-Холл, недолго просуществовавшую. В ней жили писатели, художники, в том числе Синклер Льюис. Но особенно знаменательны тенденции новейшего времени. Налицо стремление радикальной молодежи вырваться за пределы истеблишмента, бросить вызов идеалам. Своеобразным островком «богемного» протеста был долгое время Гринвич-Вилледж квартал художественной интеллигенции, находившийся рядом с фешенебельной Пятой авеню. Но эти формы протеста обнаруживали свою иллюзорность, а некоторые внешние проявления бунтарства, например экстравагантные одежды, становились модой и интегрировались буржуазным истеблишментом.
Осознание молодежью бесперспективности подобного анархического бунта стимулирует ее растущий интерес к подлинно научной идеологии марксизму, в котором она ищет устойчивых положительных ценностей.
Что же касается утопического движения 3040-х годов XIX в., то оно не могло не найти отзвука у целой плеяды писателей-романтиков, таких, как Купер, Готорн, Мелвилл и Торо. Правда, все они стояли несколько в стороне от фурьеристского движения. Но именно оно позволило им, очень разным художникам, углубить свою критику капиталистического прогресса, побуждало задумываться над возможными формами подлинно справедливого общественного устройства.
Утопические искания 40-х годов не прошли мимо внимания Фенимора Купера (17891851); в поздние годы у писателя нарастало ощущение огромной пропасти между ним и его страной. Горькие размышления Купера о путях развития американского общества весьма полно отразились в его весьма сложном по замыслу романе «Кратер» (1847). Его позиция была противоречивой: осмеивая погоню за долларами, захватившую его соотечественников, продажность вульгарных демагогов, опошливших высокое понятие «народовластия», негодуя на то, что он назвал в «Моникинах» «великим моральным затмением», Купер оставался в рамках буржуазно-демократических понятий, питая недоверие, а то и просто неприязнь к утопическим, «уравнительским» теориям и экспериментам.
В «Кратере», романе синтетической жанровой структуры, оригинально соединились увлекательная «морская история», робинзоновская утопия и аллегория, прямо обращенная к современной Америке. Жизнь главного героя Марка Вулстона, история основанной им на необитаемом острове колонии, едва не ставшей «современным Эдемом», все это содержало прозрачные намеки на исторический путь, пройденный американским обществом. Однако развитие колонии, почти достигшей гармонии «как в сфере общественных, так и личных интересов», оказалось подорванным изнутри вторжением духа наживы, «обожествлением идола коммерции»{28}. В манере наиболее острых социально-критических произведений, романа «Моникины» и книги «Американский демократ», Купер, рисуя фигуры законника, журналиста и священника, прибывших на остров, осуждает столь ненавистную ему буржуазную прессу и господствующие в «политике нравы.
Герой Марк Вулстон, ставший жертвой интриг со стороны демагогов, выражает близкие самому Куперу мысли о том, что народ «просто дает немногим ловким управляющим ту самую власть, которую он, исполненный тщеславия, приписывает себе». В. Л. Паррингтон писал: «Купер питал недоверие не к народу, а к тем, кто, стремясь к собственной выгоде, старался встать во главе народа»{29}.