взятое само по себе, оно и не значимо, и не символично. Единственный случай, для которого здесь придется сделать исключение, гунирование удвоительной гласной в интенсиве глагола. Впечатление усиленности, которое язык непривычным для него образом стремится вложить в эти формы, оказывается здесь тем более ярким, что обычно долгий гласный в удвоении, наоборот, сокращается и, кроме того, гуна здесь сосуществует с долгим гласным корня, чего больше нигде нельзя наблюдать.
Напротив, во многих случаях можно рассматривать гуну и вриддхи как символ внутреннего единства слова, поскольку эти звуковые изменения, ступенчато происходящие в области гласных, вызывают менее отягченное материей, более решительное и тесное сплочение слова, чем изменения согласных на стыке слов. Гуна и вриддхи уподобляются тут в известной мере акцентуации, потому что расширением и как бы градацией звука достигается тот же перевес господствующего слога, какой в акцентуации обеспечивается высотой тона. Поэтому, хотя они лишь иногда служат для упрочения внутреннего единства слова, они во всяком случае входят в число разнообразных способов, какими пользуется для указания на это единство язык, далеко не всегда идущий только одним путем. И здесь, пожалуй, причина того, что к гуне и вриддхи совершенно особенным образом предрасположены многослоговые, длинные формы десятого глагольного класса и родственные им каузативные глаголы. Правда, гуна и вриддхи встречаются, конечно, и в очень коротких формах, но этим еще не опровергается то, что в длинных формах они предохраняют слоги от рассыпания, заставляя голос произносить их компактной группой. Очень знаменательным в этом отношении представляется и то, что гуна преобладает в словах с наиболее прочным внутренним единством, в словах kridantaи в глагольных окончаниях, падая в них обычно на корневой слог, но никогда не встречается ни в основном слоге падежных окончаний, ни в словах, образованных суффиксами taddhita.
Вриддхи находит себе двоякое применение. С одной стороны, эта ступень чисто фонетическое явление, подобно гуне, и может усиливать последнюю как с необходимостью, так и по произволу говорящих; с другой стороны, она может быть и знаменательной, и чисто символической. В первом своем виде она затрагивает преимущественно конечные гласные, подобно тому как и гуна у долгих гласных тоже возможна только в конце слова. Это происходит потому, что расширение конечного звука не встречает себе преград. Здесь тот же принцип, который в яванском допускает, чтобы гласный а, слившись с согласным, выродился на исходе слова в темное о. Значимость вриддхи сказывается особенно в суффиксах taddhita, а свою исконную область применения эта ступень имеет, по-видимому, в патронимах, в собирательных и отвлеченных именах существительных. Во всех этих случаях происходит расширение первоначально простого конкретного понятия. Такое же расширение, впрочем, метафорически переносится и на другие случаи, хотя и не столь последовательно. Поэтому может получаться так, что прилагательные, образованные суффиксами taddhita, то поднимаются на ступень вриддхи, то оставляют свой гласный без изменения. В самом деле, прилагательное ведь можно рассматривать и как конкретное качество, но вместе и как собрание всего множества обладающих этим качеством вещей.
В результате появления или отсутствия гуны у глагола в грамматически строго определенных случаях возникает противоположность между гунированными и лишенными гуны формами спряжения. Временами, но гораздо реже, аналогичное противопоставление создается то обязательным, то произвольным употреблением вриддхи в противоположность гуне. Хотя Бопп и пренебрег некоторыми случаями как исключениями, однако в целом он, несомненно, первым вполне удовлетворительно объяснил эту противоположность через влияние фонетически тяжелых или легких окончаний на гласный корня. А именно первые препятствуют его расширению, вторые провоцируют такое расширение. И то и другое имеет место повсюду, где окончание непосредственно примыкает к корню или где между ним и корнем стоит гласный, способный к гунированию. Где, напротив, влияние слога флексии гасится промежуточным гласным иного рода или согласным, отменяющим зависимость корневого гласного от флексии, там применение или неприменение гуны, будь оно даже в определенных случаях регулярным, не поддается никакому фонетическому объяснению, и изменение корневого слога тогда вообще невозможно возвести ни к какому всеобщему языковому закону. Подлинную причину применения или неприменения Гуны вообще, на мой взгляд, можно отыскать только в истории форм глагольного спряжения. Но это пока еще очень туманная