За столом, где сидел Гехт, начался смех, мне не давали говорить. Я обиделся и стал говорить еще
хуже. И затем, поупражнявшись на моем якобы бездыханном теле, все повторяли то же, что и я.
Основная моя ошибка несолидный тон. Дело даже не в том, что я говорю неуверенно, а именно тон. В заключение мне сказали, что последнее время я начал неряшливо работать.
А Гехт даже заявил, что я навязываю диктатуру вкуса и пытаюсь учить маэстро (Бобрышева).
Потом я выступил второй раз. И вышел с честью. Иван Катаев согласился со мной. Сказал, что я прав.
Этот год начал усталым. Сбор материала для «Повести о медной руде» не дал отдохнуть.
Август 1936 г.
Не пишется книга «В маленьком городе» . И не вялость, а просто, вероятно, не так ухватил.
Мунблит звонил по поводу рассказа «Молния» и говорил о зрелости. Говорил, что я очень сильно вырос. Воздуха много теперь.
Январь 1937 г.
Я сейчас пишу не так, как писал, начиная сотрудничать в журнале. Мне кажется, я стал писать лучше. Во всяком случае, внутренний рост, который чрезвычайно важно ощущать автору, рост, который приносит не удовлетворение достигнутым результатом, а все больше требований к самому себе, для меня самого несомненен.
Этим во многом я обязан журналу.
Дружественное, не казенное отношение редакторов к молодому автору имеет огромное значение. От тебя чего-то ждут, на тебя в чем-то надеются. Это радует, обязывает и вдохновляет.
Начиная работать над новым материалом, я всегда имел возможность получить от редакции углубленное раскрытие темы. Я чувствовал опеку и знал, что, если где-нибудь материал замнется, мне помогут.
Август 1937 г.
Случайности нарушают спокойное течение человеческой жизни. Благоприятные или радостные, вздорные или неприятные, они, быть может, в судьбе человека играют роль своеобразного фермента, подстегивающего жизнедеятельность организма, выполняют функции тонизирующего средства, наподобие кофеина или морфия.
И поэтому зачастую трудно определить значение случайности положительно оно или отрицательно, благоприятно или вредно. Нет ничего важнее в жизни человека, чем умение оберегать себя от чрезмерного влияния случайностей.
Апрель май 1941 г.
Я заболел. 7 мая свезли меня в клинику ВИЭМ. Постгриппозная интоксикация, затронута центральная нервная система и прочие страсти-мордасти. И непроизвольное дрожание зрачков, по-медицински нистагм, которого ни я сам, ни простые смертные не замечали, было свидетельством для врача о моей непригодности лучше любой справки о болезни.
Июнь 1941 г.
22 июня диктор объявил о выступлении В. М. Молотова в 12 ч. 15 мин. Я не сомневался война с Германией. (Многие думали, что речь идет о проливах.)
Заходили врачи. Дежурный похожий на немчика в золотых неоправленных очках с губками бантиком сожалел, что известие о войне выпало на его дежурство.
Пришли занавесить окно одеялами. По сети все шли приказы МВО.
23 июня. Меня сволокли домой. Когда я проснулся, удивила странная тишина, вернее, отсутствие обычного звукового фона. Я выглянул в окно и сразу понял: трамваи не ходят, они, по-видимому, прекратили движение еще ночью.
Июль 1941 г.
Митинги на заводах. «Партия нас вела от победы к победе». «Дело правое». «Будем бить врага на его территории». Выступление Эренбурга. Ночью ждали тревоги ответ на бомбежки Берлина. Так и случилось. Повели меня в метро. На другой день оказалось, что это учебная тревога.
Декабрь 1941 г.
Леонов, говорят, высказывался относительно того, что русское пространство приобретает какое-то действительно мистическое свойство. И я не могу отделаться от мысли, что адская немецкая военная машина увязла на наших пространствах.
И при этом мне все время казалось, что все происходит не на самом деле. Иногда казалось, что происходящее нечто вроде маневров. Не было ощущений многих смертей и больших разрушений.
Был вчера у меня Василевский. Несколько месяцев он провел на территории, оккупированной немцами, получил орден Ленина. Города остались разрушенными, немцы их не восстанавливают.
В Союз приходил В. Вишневский и говорил, что за сутки наша авиация одиннадцать раз бомбила Берлин. Англичане в восторге.
А Фраерман сокрушается о том, как это человечество не может избежать войн. Его ужасает, что всюду горе. И что войны неминуемы впредь.
Апрель 1942 г.
Весну я провел в артиллерийском полку, обрабатывавшем немецкий штаб в Гжатске. Через перископ большой мощности, так, кажется, называлась та стереотруба,
я видел с наблюдательного пункта, устроенного на трех высоких березах, результаты этой работы это было внушительное зрелище.
Июль 1942 г.
Жизнь тем временем шла своим чередом, опять кратковременные поездки в воинские части, попутные грузовики, сырые землянки, артналеты; опять обогревательные пункты, лежащий вповалку на полу народ, старики, бабы, ребятишки; опять возвращение в Москву, голодное житье в холодной комнатенке, беспокойство, как бы не пропустить по радио вечернюю сводку. Тем более что многие так и живут: застанет вечер в гостях ночуют где придется, даже носят с собой хлебный паек, чтобы не обременять хозяев лишним ртом. Легкость жизни полукочевой, по-цыгански неустроенной как-то скрашивала, пожалуй, человеческое существование при комендантском часе, наступавшем в двенадцать ночи.