В центре трибуны, в тени столетней липы, которая росла позади, Муравьев увидел Соколовского и Веру Михайловну. Скамьей ниже сидели Лукин и рослый, большеголовый директор Рубцовского завода, окруженные своими
товарищами. Соколовский помахал Муравьеву рукой и показал на место рядом. Муравьеву не хотелось встречаться с Верой Михайловной, тем более в присутствии мужа, но сесть отдельно было теперь неудобно, и он поднялся к ним.
Соколовский был возбужден, ерзал на скамье и все время рассуждал с соседями о предстоящем матче.
А на кого вы цех бросили? спросил его Муравьев.
Ничего, там хватит людей. Мне же все равно после футбола нужно в партком на совещание, ответил Соколовский.
Мой супруг за футбол душу продаст дьяволу, сказала Вера Михайловна.
Оставь, Веруся! Я Константину Дмитриевичу уже говорил: футбол это футбол, работа это работа, одно другого не исключает.
Директор и секретарь парткома говорили о футболе. Директор Рубцовского завода был уроженцем Косьвы. Он давно не жил здесь, но город по-прежнему знал хорошо, и когда Лукин хвастливо называл ему лучших игроков, он досадливо похлопывал себя по щеке и говорил:
Покатилова я знаю. Его отец служил на конном дворе. Такой горластый был старик. А Фокин, говоришь, из тех, что жили на Садовой? Как же, помню. У них дочка была, Настенька, с косичками ходила. Такая тихая девочка. В команде, значит, старший сынок? Между прочим, дрянной был мальчишка. Я ему раз даже уши надрал: из рогатки мне выставил целое стекло.
Ну, а уж вратаря нашего ты не знаешь. Ряховский паренек, Диков. Мертвые мячи берет.
Постой, это какой же Диков? Ну, знаю, смотрителя плотины сын. Все мне известны.
А вот не смотрителя, а литейщика сын. Того самого, если знаешь, который помер на старости лет, подавившись собственным языком.
Ну знаю, как же! Интереснейший был случай. Директор повернулся к своим товарищам и с увлечением стал объяснять: Понимаете, человек старый, и зубов уже нет, а тут его баба принесла кринку сметаны. Только он насел на эту сметану, как язык подвернулся; старик чуть хмыкнул и был готов. Преставился. Литейщик, говорят, был хороший, но такой уже старый, что никто не помнил, какой, собственно, он был литейщик. Очень был древний человек.
Древний-то древний, а сынок его посмотришь, как гоняет мяч.
Случай, конечно, биологический, чтобы у такого старика сын еще играл в футбол; но ты, между прочим, посмотришь моих ребят с ума сойдешь. У меня центр нападения мог бы играть в сборной Москвы, честное слово.
Косьвинцы засмеялись. Директор Рубцовского завода грозно завертел головой:
Не верите?
С нашим центром ему не сравняться, сказал Соколовский. Сухова, прокатчика, знаете? Его младший брат. Стометровку делает в одиннадцать и одну десятую. Мяч ведет не вышибешь топором.
Посмотрим, посмотрим! сказал рубцовский директор и пренебрежительно оттопырил губы. А поле у вас неважное. Не занимаются ли у вас тут ворошиловские кавалеристы?
А у вас поле лучше? спросил Соколовский.
Вера Михайловна наклонилась к Муравьеву за спиной Соколовского и тихо сказала:
Я заходила к вам сегодня и оставила записку. Думала, вы на футбол не пойдете. Почему вас не видно?
Очень занят, сказал Муравьев и неопределенно качнул головой.
Через скамьи трибуны к Лукину, страстному футбольному болельщику, поднялся мастер новотрубного цеха Рештаков и, склонившись к нему, взволнованно зашептал что-то. Лукин покосился на директора Рубцовского завода и, грозно сморщив лоб, стал слушать Рештакова, поглядывая в то же время с деланным безразличием по сторонам. Соколовский, чтобы услышать шепот Рештакова, так сильно наклонился вперед, что почти перелез в нижний ряд. И Муравьев тоже наклонился вперед, делая крайне заинтересованный вид.
Вася отказывается играть, испуганно шептал Рештаков. Говорит: «Раз команда заводская, мне играть нечего. Я, говорит, работник районного финотдела и игрок сборной города; с какой, говорит, стати я буду защищать завод?» Уперся и ни в какую. Одеваться не хочет, дурака ломает, купил себе мороженого и жрет.
Ах ты свинья какая! сказал Соколовский. Что же теперь делать?
Заменить его некем? спросил Лукин.
В том-то вся закавыка. Говорит: «Я игрок сборной». А сборная, между прочим, и состоит почти из одних металлургов.
Вот что нужно сделать, сказал Соколовский. Там, внизу, сидит Васькин отец. Пойди к нему, и пускай он на Ваську воздействует. Команда без центра-хава играть не может. Он, как отец, должен на него повлиять.
Что у вас случилось? равнодушным голосом спросил директор Рубцовского завода.
Ничего, все в порядке. Заболел один игрок, сказал Лукин.
Долго что-то не начинают, сказал директор.
Рештаков пошел
вниз по скамьям трибуны, бесцеремонно сталкивая сидящих. Его хватали за ноги и спрашивали:
Скоро начнут?
Муравьев следил за Рештаковым. Он пробрался к пожилому человеку, сидевшему в самом нижнем ряду, и быстро заговорил с ним, что-то горячо доказывая и то и дело хлопая его по плечу. Васькин отец полез в карман, достал медную цилиндрическую табакерку и, заложив понюшку, повернулся в сторону секретаря партийного комитета. Муравьев узнал его. Это был сталевар из новомартеновского цеха Ладный.