Он оделся, позавтракал дома и пошел на завод.
На печах недавно окончили завалку, машина была свободна. Муравьев подозвал Сонова, и вместе с машинистом, втроем, они принялись за работу. Не успели они открыть капот первого мотора, как снизу, из цеха, прибежал Соколовский и, сердито наморщив лоб, закричал Муравьеву:
Опять в цехе? Вы что же, на летнюю практику сюда пожаловали? Отбарабаните три месяца и домой?
Откуда вы это взяли, Иван Иванович? спросил Муравьев.
Так на большее вас ведь и не хватит. Впрягся так, точно у него горит земля под ногами.
Ничего, они молодые! сказал Сонов. Молодым все нипочем. У меня сынишка мертвую петлю делал на качелях да с самого верха вниз головой ка-ак даст! Шесть суток ни бе ни ме сказать не мог. Кровью кашлял. А сейчас отошел, говорит, надо поступать в летную школу, в летчики.
Я про корову, а он про огород, сказал Соколовский, махнув на Сонова рукой. Константин Дмитриевич, неудобно получается. Помните, вы мне делали замечание, что я занимаюсь чужими обязанностями, а теперь мне приходится об этом говорить. Кроме того, как вы не понимаете, мне приходится тянуться за вами, а жена сердится, что я не беру выходных. Войдите в мое положение.
Некогда брать выходной, честное слово. Так получается, сказал Муравьев. Вы начальник, вы и берите.
Константин Дмитриевич, это смешной разговор. Мы же здесь не театральные герои. Думаете, попали в Косьву, так для вас света, кроме цеха, нет?
Но, Иван Иванович, это смешно, ей-богу
Вот именно, что смешно. Сегодня у вас выходной, прошу пользоваться. У нас теперь здесь много начальников. И Соколовский покосился на Шандорина, поднимавшегося на завалочную площадку.
Муравьев засмеялся и сказал:
Дайте хоть с завалочной покончу. Я обещал Шандорину.
Машинист завалочной машины помалкивал, а Сонов, укоризненно качая головой, сказал:
Константину Дмитриевичу говорили, что вполне можно положиться на механика, так они не слушают.
Я видел сейчас механика, сказал Шандорин, подходя к ним, он сегодня займется завалочной. Дал честное слово.
Отступив на шаг, Соколовский сложил руки перед Муравьевым и произнес трагическим шепотом:
Офелия, иди в монастырь!..
Муравьев щелкнул его по животу и сказал, смеясь:
Раз так, я купаться поеду.
Счастливец, пива выпейте. Сегодня обещали московское пиво привезти, закричал вдогонку Соколовский, когда Муравьев начал спускаться с завалочной площадки.
У входа на водную станцию Муравьев встретил Веру Михайловну. Она была в желтом платье без рукавов и выглядела еще более привлекательно, чем при первой встрече. Руки у нее были нежные, загорелые, с выпуклыми коричневыми родинками.
Боже, кого я вижу! вскричала Вера Михайловна и протянула обе руки, как старому знакомому. Какими судьбами?
Я в конце концов не шлиссельбуржский узник. Взял да поехал отдыхать.
Так я вам и поверила. Вас, наверно, мой супруг погнал. Уж я ему каждый день долблю: «Уморишь нового инженера, уморишь нового инженера».
Так это, значит, ваши старания?
А как же! Неужели, думаете, он сам мог догадаться?
Признаться, я лучшего мнения о нем, чем вы.
Уже обольстил? Поздравляю. Ни один мужчина не может устоять против него.
Муравьев поморщился. Прошло недели две, если не три, как Вера Михайловна точно таким же тоном говорила о своем муже.
Хотите купаться? спросила Вера Михайловна. Давайте лучше поедем на лодке. Выкупаться можно и на той стороне, там песок. На станции все слишком по-городскому.
Давайте, согласился Муравьев.
Навстречу им шла белокурая, полнолицая
женщина. Через плечо ее был перекинут мокрый купальный костюм, с которого капала вода ей на платье. Она поклонилась Вере Михайловне. Вера Михайловна сухо кивнула в ответ.
Кто такая? спросил Муравьев.
Местная львица, покорительница сердец, ответила Вера Михайловна, за что и получила «Знак Почета» на совещании жен итээр.
Так это Турнаева? О ней мне уже говорили, сказал Муравьев.
Что же вам говорили?
Действительно, что мне говорили? повторил Муравьев. Знаете, ничего, пожалуй, не говорили, но я несколько раз слышал о ней. Сестра ее мужа знатная шлифовщица у нас на заводе.
Ну, Марья Давыдовна будет познатней. В Косьве это ужасно знаменитая женщина, сказала Вера Михайловна.
Она выбрала лодку, велела Муравьеву сесть на корму, а сама взялась за весла.
Ветра почти не было, и на спокойной воде отражалось все, что стояло на берегу пруда. По бокам водной станции с криками бегали голые ребятишки, падали в воду, барахтались и снова, как чертенята, выскакивали на плоты.
Вера Михайловна вывела лодку из-за купальни. Теперь стал виден Верхний завод, две старые заржавленные домны, ярко освещенные солнцем, четыре приземистых пузатых каупера старинной конструкции и большая гора доменного шлака. Листы обшивки местами на домнах отстали и поскрипывали в вышине, как старые ржавые флюгера. На противоположной, далекой стороне пруда ровной стеной стоял сосновый лес.
Вы здесь еще ни разу не были? спросила Вера Михайловна.
Нет, ответил Муравьев.
Она гребла умело, широкими взмахами, не брызгая и мерно поднимая весла, и, когда откидывалась назад, закрывала глаза.