Возьми пришей, пожалуйста, пуговицу, сказал, неуверенно улыбаясь, Иннокентий Филиппович и протянул жилетку.
Постыдись, ты видишь, я говорю серьезно. Я страдаю
Но, Зина, чего ты хочешь? Подай, пожалуйста, заявление в наркомат с просьбой освободить меня от работы. Что можно сделать? Ей-богу, лучше шутить. Вот сейчас я еду, а там какие-то неприятности Мы живем в эпоху, когда личные интересы не всегда совпадают
Знаю, оборвала его Зинаида Сергеевна, ты мастер читать лекции.
Иннокентий Филиппович намочил полотенце одеколоном, обтер лицо и подошел к Зинаиде Сергеевне.
Зина, какой же выход? спросил он.
Выход только один взять меня в Косьву.
Подпалов с досадой поморщился, взмахнул рукой.
А квартира? спросил он и отбросил полотенце.
Нужно взять броню или ликвидировать квартиру совсем, сказала Зинаида Сергеевна.
Зина, но ведь это сумасшествие! сказал Иннокентий Филиппович. У нас квартира хотя и без газа и без центрального отопления, но три комнаты! Бросить отдельную квартиру
в Москве можно только в невменяемом состоянии. Всю жизнь мы стремились в Москву И ты первая. А теперь отказаться, отступить? Зина, это же смешно!
И, как бывало каждый раз, Зинаида Сергеевна не смогла возразить. Каждый раз, когда она решалась настаивать и не уступать, достаточно было, чтобы Иннокентий Филиппович напомнил о прошлом, и вся ее решительность исчезала. Она забывала о том, что раньше была цель, был смысл в желании перебраться в Москву, а теперь все шло по-другому.
В молодости Зинаида Сергеевна была актрисой. Иннокентий Филиппович в то время работал на заводах юга, и жили они то в Макеевке, то в Юзовке, то в Луганске. Все знакомые восторгались драматическим талантом Зинаиды Сергеевны и предвещали ей блестящую карьеру. Но там, где жили Подпаловы, не было настоящего театра, Зинаиде Сергеевне приходилось играть в любительских спектаклях и о большой сцене лишь мечтать.
Кроме выступлений в спектаклях, Зинаида Сергеевна принимала самое горячее участие в устройстве благотворительных базаров, лотерей и так называемых «чашек чая» в пользу неимущих студентов или раненных на войне. Если нужно было, она не только торговала в киоске или сидела за урной с лотерейными билетиками, но и рисовала плакаты, украшала залы флажками и ветками, расставляла на витрине выигрыши. И все, за что бы Зинаида Сергеевна ни принималась, выходило у нее удачно. Дома у себя она вышивала дорожки, скатерки и коврики, и эти изделия были так хороши, что однажды сын старика Бальфура, фактического владельца Юзовки, попросил Зинаиду Сергеевну смастерить для него скатерку. Он хотел послать подарок матери в Англию.
Позже Подпаловы переехали в Харьков. Зинаида Сергеевна устроилась в театр к Синельникову, но мысли о столице не покидали ее, и в «Трех сестрах» не было лучшей исполнительницы Ирины, чем она. «Уехать в Москву. Продать дом, покончить здесь все и в Москву» Сама Комиссаржевская не сыграла бы так Ирины.
В Харькове у Зинаиды Сергеевны родился сын, и сцену пришлось бросить. Она стала домашней хозяйкой. И к тому времени, когда мечты осуществились и они наконец переехали в Москву это произошло на третий год революции, молодость прошла, все свои театральные знакомства она растеряла и даже не пыталась устроиться на сцену. Теперь это было ни к чему. Только в гостях или принимая у себя гостей, она вспоминала старое и иногда декламировала:
Когда началась первая пятилетка, Подпалову снова пришлось работать на периферии, а Зинаида Сергеевна оставалась в Москве. Время шло. Она постарела, пополнела, перестала следить за собой. Со знакомыми она встречалась все реже и реже. Театры стали раздражать ее, напоминая о прошлой, заброшенной деятельности; она перестала бывать в театрах и коротала свои дни в одиночестве.
Сын вырос, женился, родился внучек Сережка; теперь ему было уже пять лет. Сын жил со своей семьей отдельно; с невесткой Зинаида Сергеевна не ладила и, хотя очень любила внука и скучала без него, видела Сережку лишь в банные дни: в квартире у сына не было ванной, и он со своим семейством приходил мыться к Зинаиде Сергеевне. Эти дни были почти единственным ее развлечением.
Самое трудное время для Зинаиды Сергеевны наступало по вечерам. Днем ее занимали мелкие хозяйственные нужды, необходимо было позаботиться о еде, убрать в квартире. Она ходила покупать керосин для примуса, договаривалась с прачкой, выводила Джильду на прогулку, разбирала старое тряпье, сваленное в большом сундуке в передней, мастерила шляпку или передник из старья. Зимой ссорилась из-за дров или рано закрытой печной трубы с соседской домработницей, которая за двадцать рублей в месяц приходила топить печи. Летом ссорилась с нею же из-за мытья полов.
Вечерами делать было совершенно нечего.
Зимой, когда становилось темно, она долго не зажигала света, сидела в мраке тихой квартиры и смотрела на окно. Замороженные, осыпанные снегом стекла светились желтоватыми искорками, и в блеске их Зинаиде Сергеевне виделась какая-то чужая, заманчивая жизнь, в тайну которой нельзя было проникнуть. Она сидела в кресле, смотрела на окно, ни о чем не думая, ничего не желая, в расслабляющей и безысходной тоске. В квартире было тихо, пусто, и только Джильда иногда вздыхала у печки в темноте. Летом Зинаида Сергеевна страдала от духоты, от