А сено-то для подстилки?
Не только. В основном для чая.
Как?
А так! Завари в котел охапку сена, соли брось туда и калмыцкий чай будет готов. Молока говорят еще надо добавить.
Ишь ты! Непременно попробую.
Напробуемся еще много чего. Новые люди. Много чего нового неизвестного увидим. Чумы не натащили бы сюда, или болезней каких неизвестных.
Вот тогда попляшем.
Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест. Война думаю скоро закончится, сейчас 44й, да и фрица уже поперли во многих местах так, что только пятки сверкают. Но впереди еще много беды будет, ох много! вздохнул Кузенков.
Ладно, не паникуй. Поехал я. Работайте. и первый секретарь распахнул дверку полуторки, которая сразу рванула в сторону райцентра.
Мог бы в пустой кузов человек двадцать посадить!
Ща-аз, Петенька! Первый секретарь района это бог района, а бог должен иметь авторитет и недоступность.
Глава 2
В военные годы, как в гражданскую, так и в Отечественную, в Шалинском формировались полки для отправки на фронт. Пешим шагом десяток километров и прямо в эшелоны. Затаскивалась сюда в мастерские покореженная техника с мест боев, приводилась в порядок, испытывалась и с новыми солдатскими расчетами уходила назад, в бой. Жизнь здесь бурлила, как в водовороте. Переполненные тыловые госпитали на справлялись с лечением солдат, особенно тяжелых. Куда их? А вот в такие места. Да и легко ранение, быстрей здесь лечились, вдали от грохота. Вроде как и дома побывали, да и попутно попадали во вновь сформированные части. Около госпиталя всегда было полно народу. Крутились вечерами девчата молодость-то брала свое.Чуть подвыздоровев, солдатик еле-еле ковыляя, уже считал себя обязанным познакомиться и погулять с девчонкой. Сюда приезжали на лошадях, с бочками и забирали отходы из столовой для свиноферм из рядом лежащих деревень. Да и чего греха таить, много чего годного находили местные жители в пищевых отходах. Годы-то были голодные и граммы хлеба 200 на иждивенца и 400 на работающего в сутки были без приварка, как глоток воды в пустыне. Шла война. Была жесткая карточная система на продукты. Давалось столько, чтобы человек только был живой. Кто-то терял их, кто-то грабил. Кто мутнеющим взглядом смотрел как малолетние дети собирали со стола хлебные крошки ее дневного пайка. И на вопрос: А ты ела, мама?
Отвечала: Да, детки, ешьте, ешьте, завтра еще будет. А до завтра не доживала с голодухи. Все было. А кто-то жировал, и боясь показать свою сытую жизнь людям, скармливали хлеб и другие продукты собакам. Как же так получилось? Вот война идет два с половиной года, а крупы, сахар наглухо исчезли. А такая необходимость в хозяйстве, как иголки, нитки, пуговицы, гвозди и всякая мелочь , за что ни кинься, будто и не производили их никогда. А у спекулянтов были. Втридорога. И лекарств никаких. А как жить дальше? Мужиков почти в каждом дворе поубивало, или пропал без вести ну, тут хоть какая-то надежда была, хоть и ненадежная. Поползли слухи, попал если в плен враг народа. Останешься живой или нет неизвестно. Многих расстреливали. Вот с такими невеселыми мыслями тянула за веревку санки с грузом молодая бабенка. В гору санки тянуть было тяжело и сзади палкой их подпирал ее старший сын девяти лет, молча сопел и хлюпал носом. Другой,
семилетний, закутанный в большой платок с головы почти до колен, семенил рядом то с одной стороны, то с другой, и постоянно канючил: Мамка, ись хочу, и ноги замерзли. Вон Тольку-то везешь, ему хорошо. Ты глухая че-ли, все молчишь? А нас зачем разбудила? злился малыш. Мать наконец остановилась, подошла к санкам, отвернула в изголовье отдушину и увидев закуржавевший иней вокруг лица и на ресницах младшего четырехлетнего сына, укутанного в ряднину и привязанного к санкам, прошептала:
Живой, Толичек?
Больно мама!
Терпи, терпи, скоро уж!
Опять бинты отдирать? скривился ребенок.
Не мой родной, не! Не дам!
Не давай мамочка! задергался в плаче ребенок.
Колик, Вовик! Мы не дадим срывать бинты?
Толька, ты че! Мы не дадим тебя обидеть, враз подскочили братья и нагнулись над ним.
ПодЫхайте на няго, и ён успокоиться.
Братья шумно задышали в отдушину и меньший захихикал:
Хватит, сопли капают!
Ну, будя! и мать из рукава фуфайки достала тряпочку и вытерла личико меньшего.
Мам, а почему ты белоруска? вдруг выпалил средний. Мальчишки дразнят нас. Белорусы жопы русы.
Ай, маленькие мои! обняла она обоих. Тятя ваш русский, а я белоруска, все равно мы русские, християне мы. Ня слухайте вы никаго. Вы сибираки!
Ой, мамка, когда ты научишься по-русски говорить?
А вот Толичек оздоровеет и научусь.Вы поможете. А покуда хадИм детки, а то замерзнем. И закрыв отдушину на сыне, она потянула вновь санки дальше. Идти стало легче, подъем закончился. Мороз пробирал до костей. Январский, трескучий, сибирский. Маришка горестно вздохнула, взглянула на свинцовое небо, которое только-только начало светлеть и заспешила, хрустя по снегу подшитыми валенками. Ребятишки ягнятами бежали с обеих сторон. Она побоялась оставить их в нетопленной избе, да и топить уже было нечем, вся изгородь огорода была разрублена на дрова. Лес был не очень далеко, но зубами дерево не прогрызешь, пилу со двора кто-то утащил. Топор затупился. Росшие кусты у речки (ивняка и черемухи) можно было как-то рубить, но проклятое болото, плохо замерзающее даже в крепкие морозы, поглотило безвозвратно не одну душу и она запретила ребятишкам подходить туда. И они с гурьбой мальчишек днем ходили в лес за сучьями. Но что мог принести семи-восьми лет ребенок сквозь глубокие снега? Что-то несли, обмораживались. Хорошо если мать была дома или вместе с ними. Могла помочь, растереть. Ценился гусиный жир. Меняли на последний кусок хлеба. А если матери были на работе, обмороженные носы, щеки, уши кровоточили месяцами.