Тянутся горы в высоту,
Смотрятся горы в низину.
В озере-зеркале отражаются,
Снежными шапками украшаются
Донеслось вдруг из-за открытого окна, Гарри прислушался мелодия песни звучала на шотландский мотив:
Вдоль по шурфам, наискосок,
Струятся по кручам ветры сонные
И поют безголосо горным склонам
Переливами звонких ручьев
Песня приближалась, низкий мужской голос тягуче выводил-тянул гласные, да так, что аж в сердце защемило. Гарри встал с кровати и подошел к окну, выглянул в сонный нежаркий английский июль и увидел их в самом конце Тисовой мужчину в легонькой колясочке, запряженной толстым вороным пони. Коняшка, колыхаясь вислым пузом, мелко трюхал по дороге, заведя ушки назад, слушая голос хозяина, который как раз допевал-домурлыкивал негромко и нежно:
Смотрятся горы в зеркало водное
На плечах кучерявится облачко модное.
Льется-вьется косичка ледяная-ладная,
Шотландия моя родная, сестра ненаглядная!
Проезжая мимо четвертого дома, певец, почувствовав взгляд Гарри, поднял голову и, взглянув в ответ, вдруг светло и непринужденно улыбнулся. Просто так улыбнулся ему, незнакомому мальчишке, случайно встреченному на тихой утренней улице. И даже тогда, когда незнакомца скрыли домики соседей, его улыбка продолжала согревать Гарри, вернув ему веру в то, что всё будет хорошо. Ведь жизнь не остановилась из-за того, что какой-то старик вознамерился запереть его на Тисовой до конца лета, при этом лишив счастья общения
с друзьями. По лицу Гарри вдруг расползлась его собственная лукавая улыбка ха, а дедок-то не знает, что он примирился с родственниками! И лето у него будет отличное!
Воодушевившись, Гарри подскочил к шкафу, нашел полотенце и обрадованным сайгаком поскакал в ванную приводить себя в порядок.
* * *
Одиссеево лето тоже было отличным в молодом лесу водились жирные непуганые олени и кабаны, и наш арахнид, что называется, жировал на полную катушку. Нежная свинина и пряная оленина здорово скрашивала его одинокую жизнь, наполняя его плоть и укрепляя хитиновую броню, придавая изысканный лоск его черной шерсти, делая её ещё мягче и чувствительнее. Вынужденный охотиться самостоятельно без помощи паутины, Одиссей невольно приобретал все необходимые навыки, становясь опытным и потрясающим охотником. Стал, что называется, красой, гордостью и мечтой для каждой вменяемой паучьей девушки. Помимо внешней красоты и мощи, паук ещё усовершенствовал свою паутину, потихонечку-полегонечку поедая серебряно-хрустальный кубок, откусывая и отламывая от него маленькие кусочки, отчего заметно улучшались его паутинные железы, которые вскоре, ближе к осени, начнут производить сверхпрочную невидимую паутину. Ещё один плюс для рачительной хозяюшки. В общем, из отпуска Одиссей обещал вернуться очень богатым и завидным женихом.
Старый заброшенный дом он полностью обжил, весь, от подвала до чердака, оплел густой пушистой паутиной, так называемой ватной, специальной лежбищной, для сна и комфортного передвижения. На чердаке он обнаружил небольшую колонию летучих мышек, которых не стал трогать, сочтя их безобидными и милыми соседями, в подвале же нашлись два человеческих тела, они уже давно разложились, и Одиссей побрезговал их есть, а чтобы они не воняли, он замуровал их в плотные коконы, совершенно случайно оказав им последнюю услугу похоронив «по-человечески»
Несколько раз местный репортер-ветер докладывал ему о присутствии крупной змеи. Обеспокоенный наличием конкурента, Одиссей сходил посмотреть на гадину, а увидев, что она намного мельче его, успокоился и прогнал её прочь. Однако Нагайна неоднократно возвращалась к дому в тайной надежде погреться у камина, её шкурная память продолжала помнить чудесное волшебное тепло от разведенного в камине огня. Но как она ни ползала вокруг дома, тем каминным теплом оттуда больше не тянуло, а ночи пока ещё были холодными, несмотря на лето. А огромный паук, новый хозяин дома, не внушал доверия, в чем змея скоро убедилась, когда тот грубо прогнал её. Ну и не надо, подумаешь, всё равно ты огня никогда не сумеешь развести Тихо шипя от досады, Нагайна уползла к покосившейся лачуге, из которой почему-то веяло чем-то знакомым. Некие темные эманации витали в воздухе над одним участком пола, и однажды Нагайна не выдержала захотелось проверить, чем это таким знакомым веет?
Тупо протаранив головой трухлявые половицы, змея, не видя цели, заодно боднула и шкатулку, отчего та, опрокинувшись, раскрылась. Потревоженные внезапным вторжением неведомого великана, из-под половиц во все стороны порскнули мокрицы и тараканы, вечные жильцы-поселенцы подполовичного пространства. Один, особо стройный и юркий таракан сослепу сквозанул в ободок золотого колечка. Древнее темное проклятие, настроенное на того, кто наденет кольцо, среагировало на таракана так же, как на палец покусившегося на побрякушку со всей положенной мощью шандарахнуло по мелкотравчатой цели, сжигая таракашку в пыль и распыляясь само, так как моментально растратилось, убив «носителя». Древнему проклятию как-то не объяснили, что кольцо может надеть таракан
Обползав подполовичное пространство, Нагайна, не найдя ничего интересного, разочарованно покинула это место, не обратив ровно никакого внимания на обезвреженное кольцо с черным камушком. Само кольцо тускло сверкнуло гранями, благодарное господину Случаю, мистеру Року и леди Удаче за то, что они так или иначе вмешались и очистили его от проклятия, которое наложил на него юноша в страстной мести Дамблдору, рассчитывая на его меркантильность. Ведь камень-то в нем был непростой, а самый что ни на есть волшебный древний-предревний, как сама планета, сама жизнь, помнящий ещё свою первую Хозяйку Смерть, Воскрешающий камень очень тяготился тем грязным налетом проклятия, что наложил на него глупый юнец. Что касается старца, который использовал его в качестве крестража, то тут камень мог лишь развести гранями а песок его знает, с чего старец решил сделать из него хранилище чужой души. Но недоумение недоумением, а кусочек тот он давно отпустил, когда мальчика убили. Не дело ведь удерживать в себе рвущийся к целому частичку большого