Только я и знал об Истомине. В доме Норков со дня своего первого посещения он не был ни разу, да и нечего было ему здесь и делать в этой тихой, скромнейшей семье.
Глава пятая
А у меня, милостивец мой, опять какой мудреный крендель нынче завернулся. Тут, прости меня господи, с этой ерундой с своей не можешь никак себя хорошенько сообразить, а вчера только приезжаю, застаю повестку, что молодые Коровниковы выпросили меня себе попечителем. Ну помилуйте, скажите, что это такое?! Ведь это же, наконец, наказание! «Разве мало, говорю, у вас, господа, своих русских? Найдется, чай, довольно охотников мильонным состоянием опекать». Нет, свое твердят: «Мы вас, Фридрих Фридрихович!» «Да что, говорю, вас! кислый квас! Что такое неправда за меня? что я, в самом деле, за такое особенное? ведь я, говорю, господа, немец, шпрехензидейч, Иван Андрейч, колбасник!» Нет, опять свое: вы да мы, мы да вы , да и давай целоваться. Ну, что вы тут с таким народом прикажете разговаривать?
Поставит, бывало, Фридрих Фридрихович в самое неприятное положение таким, совершенно, впрочем, правдивейшим, рассказом и смотрит в глаза, пока ему сочинишь какую-нибудь любезность. Впрочем, если он заметит, что уж вы очень затрудняетесь, то, не дожидаясь ответа, крикнет:
Бертинька! а ну, дай нам, матушка, что-нибудь такое позабавиться.
И из комнаты Берты Ивановны тотчас же появляется поднос с холодною закускою, графинчиком Doppel-corn, бутылкой хересу и бутылкой портеру.
Без соли, без хлеба худая беседа. Наш брат, русский человек, любит почавкать, начинает Фридрих Фридрихович, давая вам чувствовать, что когда он десять минут назад называл себя немецким человеком, то это он шутил, а что, в самом-то деле, он-то и есть настоящий русский человек, и вслед за этой оговоркой Шульц заводит за хлебом-солью беседу, в которой уж гостю приходится только молчать и слушать Фридриха Фридриховича со всяческим, впрочем, правом хвалить его ум, его добродетель, его честность, его жену, его лошадь, его мебель, его
хлеб-соль и его сигары.
У Норков же было совершенно иное. Проходишь, бывало, через магазин Ида Ивановна чаще всего стоит с каким-нибудь покупателем и продает ему папиросную машинку или салатную ложку; поклонишься, проходя, как попало Иде, она кивнет головою, тоже чуть заметно, и по-прежнему ведет свое дело с покупателем. Придешь в залу никого нет, но все смотрит так приветно: и фортепиано и закрытая чехлами мебель как будто говорят вам: «Здравствуйте-с! просим покорно садиться». Вы и садитесь. Так именно было со мною в третье посещение Норков. Я прошел мимо Иды Ивановны, стоявшей в магазине, и сел, не зная, что мне делать, но чувствуя, что мне совсем здесь хорошо и ловко.
Через две или три минуты Ида Ивановна сбыла с рук покупателя и показалась в зале. Выйдя из магазина, она в обеих руках держала по ломтю спелой дыни, посыпанной сахаром.
Нехорошая дыня, сказала она, протягивая мне ломтик в своей тонкой белой руке, и в то же время сама начала другой.
Нет, ничего, отвечал я, отведав дыни.
Водянистая; нынче лето такое гадкое, все фрукты какие-то водянистые.
А что ваша сестра?
Маня? Она все возится с вашими книгами.
А я ей еще принес.
Ида Ивановна покачала головой и выговорила:
Вы нам ее совсем испортите. Подите к ней, если хотите, в ее комнату.
Можно?
Отчего же? Там убрано. Я одна тут; мне нельзя отойти от магазина; мамы нет дома, а бабушка уж закатилась и спит.
Я поблагодарил и коридорчиком прошел к комнате Иды и Мани.
Войдите, сказала Маня, когда я второй раз постучался у ее двери.
Я застал Маню, сидевшую на окне, с которого до половины была сдвинута синяя тафтяная занавеска. На коленях у Мани лежала моя книга.
Здравствуйте! сказала она, щурясь и осторожно спуская на пол свои крошечные ножки. А я так и думала, что это вы.
Отчего же это вы так думали?
Так читала и как-то про вас вспомнила, а вы и пришли. Садитесь.
Я сел. Маня выбежала на минуту и вернулась с пепельницею, сигарою и спичками.
Курите, сказала она, ставя предо мною спички и подавая мне сигару.
Я поблагодарил.
Это Фрицева сигара: он всегда хорошие сигары курит; вы попробуйте.
Я взял сигару и закурил: сигара точно оказалась очень хорошею.
Довольны вы книгою? начал я, чтобы с чего-нибудь начать.
Да, отвечала торопливо Маня. Это так по-русски; такое действительное.
Вы любите более действительное?
Девушка задумалась.
Я много читала, начала она тихо, но вы меня не расспрашивайте. Я все читаю. Это вот хорошая книга, продолжала она, указывая на мой томик «Записок охотника», нравится мне, а я не могу рассказать почему Так, какое-то влияние такое Жаль прочесть скоро. А другие книги читаешь даже спешишь. Так читаешь Маня махнула ручкой.
Без влияния?
Девушка смотрела на меня долго и, пожав плечиками, сказала:
Я не знаю, право, какое ж другое слово?
Мне стало стыдно своей попытки слегка подтрунить над Маней.
Видите, говорила она, робея и потупляя глазки, Шиллера, Гете, Ауэрбаха все это я брала у Фрица; все кое-как знаю; и еще разные там книги у него брала а это новое совсем, и такое понятное как самой будто все это хочется почувствовать: ведь это ж влияние значит?