Входит сестра.
Ну, что опять натворили? Сама расскажешь или кто? Почему тебе столько раз староста звонила? Надя, помоему, так ее зовут. Давай, рассказывай, горе луковое.
Я ей вкратце все, как на духу.
Понятно! Ну и дуры же вы девчонки! Молодые и туда же лезете. Ну, какой конкурс красоты? Да еще в купальниках! И где? В теплице, частном доме. Ведь если бы кто увидел вас там, то уже точно, всех вас так бы и стали звать. Как, как? Сама знаешь. Значит так. Завтра родителей в школу потянут. Это точно. Я пойду. Маме ничего не говори, а если кто скажет, то я ее предупрежу и успокою. Ей волноваться сейчас никак нельзя. Сама понимаешь, папа уж очень плохой. Так, что еще?
И тут я с ужасом вспомнила, что у Талмуды не было телефона. А ее, как никого другого надо немедленно предупредить!
Ты, что придумала. Ночь уже на дворе! Никуда тебя не пущу.
Я сестре рассказала, да не все. Не могла я сказать ей, что если к Талмуде придут, то найдут компромат. И какой? И не с нашим конкурсом красоты связанным, а с теми конкурсами, о которых она нам подробные давала объяснения и фотки показывала. Так, что если ее не предупредить, завтра ее не только из школы попрут, но и за распространение и так далее. И точно, притянут к ответственности и, наверное, посадят! Так я почемуто решила. А может во мне уже проснулась ответственность за нее, за себя и того, что было с нами, но не произошло до конца?
Кое, как, отпросилась у сестры и сказала, что бы она меня прикрыла. Я к Талмуде уйду, обратно не приду, от нее уже в школу. А маме пусть скажет, что я дежурная и очень рано ушла. Рисковала, конечно! Но ведь, надо же, прикрыть, мою подругу! А может и не подругу, а друга. Нет, говорю себе, не друг она, и не подруга, а вот кто? Кого я иду прикрывать? Ее?
Иду и все ответить себе не могу на свои вопросы. Ведь Талмуда, это одно, а Катька, Катюшка, такая, нежная и доверчивая, это уже для меня совсем другой человек! И при мысли о том, что я опять сейчас с ней окажусь и спасу ее от поругания и унижения, я припустила еще быстрее, тем более, что за мной два какихто парня, как мне показалось, увязались. Ведь и в самомто деле поздно, первый час ночи и темно. Так что мне теперь ноги надо в руки и быстрее к ней.
И я срываюсь и бегу, почти на одном дыхании. Слышу только за собой, топот их ног и матюги в мой адрес.
От испуга я все никак не могу в калитку ее попасть. Ищу ручку, шарю ладонью по двери, а они уже видят, куда я проскочила, и подбегают, запыхавшись. Я, дрожащей рукой по двери веду, стараясь ручку нащупать. Хоть бы дверь была не закрыта! Молюсь!
А один уже, вида разгильдяйского, шагнул ближе и уже почти рядом, несет от него перегаром и говорит.
Ну, ты,
чего? Чего убегаешь?
Ничего. Говорю, а у самой голос дрожит. Живу я здеся.
Почемуто так не правильно, от страха видно, говорю им. А он.
Здеся, тута? Так тут не говорят! Так, что ты не здеся живешь, поэтому с нами пойдешь, мы тебя пристроим куда надо.
А второй, который еще больше, чем этот, но тоже выпивший. Полез в карман и достает чтото, что блеснуло в руке.
Ну, вот, что Ципа! Жить хочешь, не пищи. А то больно тебе станет и в глазах потемнеет. Ночкито у нас темные, а ты? Здеся, да тута! Идем с нами и тихо!
Уже за руку пытается взять, а я.
Никуда не пойду, а то
А то, что? В милицию жаловаться станешь? И противно так, без страха какогото, что разбудят и себя выдадут, заржали громко оба, противно.
Почувствовали себя хозяевами, на улице и ночью, да видимо рано.
Внезапно изза калитки, от чего я даже вздрогнула, рявкнул Баркас, а потом еще и еще и я, цепляясь за этот лай, кричу, как мне кажется, громко.
Катя! Катя!!!
А они уже вдвоем пытаются меня оттянуть от калитки, потому, что я нащупала ручку калитки, наконецто, вцепилась в нее, крутанула и толкнула.
Калитка распахивается, от меня, во двор, а оттуда, большим, серым шаром, вылетает Баркас. Надо сказать, что он песик не маленький и голосок у него, дай бог каждому псу. Вылетает, чуть не сшибает меня и на того, что рядом со мной, кто за руку схватил.
Гав, гав! Рык, рык! Но это не тявканье шавки дворовой, а рык. Рык грозный и следом Баркас бросается прямо, как мне кажется, на меня. Я от страха, и откуда силы нашлись, выдернула свою руку и быстро шагаю в открытую калитку, как в спасительный блиндаж, будто солдат при обстреле. Да видно, с перепуга, забыла я, что там сначала три ступеньки вниз идут, во двор.
И потому. Раз! Нога не находит опоры. И валюсь кудато, а потом удар! Стук!
И в голове. Все, конец мне!
А потом, только тупой, словно и не по голове моей приходится удар, а кудато по
ушам. Бум! И все!
Ничего потом не помню. Черно и только слышу, уплывающий кудато надрывный
и словно затихающий лай и отчаянный крик, Катюшки.
Танечкааа!
Катька, которую, так и не признали
Катя, Катюша. Ели слышно, не говорю, а словно шепчу.
Здесь я, здесь, родная. Ну, слава Богу, очухалась! Что болит? Голова? Я тебе повязку сделала, ты до крови голову свою разбила и если бы не стул, что на пороге стоял, ты бы с размаху и
Голова. В голове тяжело и болит сильно.