Дело самое простое: у меня с Кларинькой так было положено, что когда у меня будет три тысячи талеров, я буду делать с Кларинькой нашу свадьбу. Понимаете, только свадьбу и ничего более, а когда я сделаюсь хозяином, тогда мы совсем как нужно женимся. Теперь вы понимаете?
Батюшки мои, говорю, я боюсь за вас, что начинаю понимать, как вы это три года все еще не женились!
О да, разумеется, еще не женился! Ведь я вам сказал, что если бы я не устроился как нужно, я бы и тридцать три года так прожил.
Вы удивительный человек!
Да, да, да, я и сам знаю, что я удивительный человек, у меня железная воля! А вы разве не поняли, что я вам давно сказал, что, получая три тысячи талеров, я еще не буду на верху блаженства, а буду только близко блаженства?
Нет, отвечаю, тогда не понял.
А теперь понимаете?
Теперь понимаю.
О, вы неглупый человек. И что вы теперь обо мне скажете? Я теперь сам хозяин и могу иметь семейство, я буду все иметь.
Молодец, говорю, молодец!.. и черт вас побери, какой вы молодец!..
И целый потом этот день до вечера я был не шутя взволнован этою штукою.
«Этакой немецкий черт! думалось мне, он нашего Чичикова пересилит».
И как Гейне все мерещился во сне подбирающий под себя Германию черный прусский орел, так мне все метался в глазах этот немец, который собирался сегодня быть мужем своей жены после трех лет женитьбы.
Помилуйте, чего после этого такой человек не вытерпит и чего он не добьется?
Этот вопрос стоял у меня в голове и во все время пира, который был продолжителен и изобилен, на котором и русские, и англичане, и немцы все были пьяны, все целовались, все говорили Пекторалису более или менее плоские намеки на то, что задлившийся пир крадет у него блаженные и долгожданные мгновения; но Пекторалис был непоколебим; он тоже был пьян, но говорил:
Я никуда не тороплюсь; я никогда не тороплюсь и я всюду поспею и все получу в свое время. Пожалуйста, сидите и пейте, у меня ведь железная воля.
В эти минуты он, бедняжка, еще не знал, как она ему была нужна и какие ей предстояли испытания.
XII
Речь шла о Гуго Карловиче, точно еще не был окончен заданный им пьянейший пир.
Да в чем же дело? говорю я, сидя на постели и смотря заспанными глазами на моего слугу.
А дело было вот в чем: через час после ухода от Пекторалиса последнего гостя, Гуго на рассвете серого дня вышел на крыльцо своего флигеля, звонко свистнул и крикнул:
Однако!
Через несколько минут он повторил это громче и потом раз за разом еще громче прокричал:
Однако! однако!
К нему подошел один из ночных сторожей и говорит:
Что твоей милости, сударь?
Пошли мне сейчас «Однако»!
Сторож посмотрел на немца и отвечал:
Иди спать, родной, что тебе такое!
Ты дурак: пошли мне «Однако». Пойди туда, вон в тот флигель, где слесаря, и разбуди его там в его комнатке, и скажи, чтобы сейчас пришел сюда.
«Перепились, басурманы!» подумал сторож и пошел будить Офенберга: он-де немец и скорее разберет, что другому немцу надо.
Офенберг тоже был под-шефе и насилу продрал глаза, но встал, оделся и отправился к Пекторалису, который во все это время стоял в туфлях на крыльце. Завидя Офенберга, он весь вздрогнул и опять закричал ему:
Однако!
Чего вы хотите? отвечал Офенберг.
Однако, чего я хочу, того уже, однако, нет, отвечал Пекторалис. И резко переменив тон, скомандовал: Но иди-ка за мною.
Позвав к себе Офенберга, он заперся с ним на ключ в конторе, и с тех пор они дерутся.
Я просто своим ушам не верил; но мой человек твердо стоял на своем и добавил, что Гуго и Офенберг дерутся опасно запершись на ключ, так что видеть ничего не видно, и крику, говорит, из себя не пущают, а только слышно, как ужасно удары хлопают и барыня плачет.
Пожалуйте, говорит, туда, потому что там давно уже все господа собрались потому убийства боятся; но никак взлезть не могут.
Я бросился к флигелю Пекторалиса и застал, что там действительно вся наша колония была в сборе и суетилась у дверей Пекторалиса. Двери, как сказано, были плотно заперты, и за ними происходило что-то необыкновенное: оттуда была слышна сильная возня слышно было, как кто-то кого-то чем-то тузил и перетаскивал. Побьет, побьет и потащит, опрокинет и бросит, и опять тузит, и потом вдруг будто пауза и опять потасовка, и тихое женское всхлипывание.
Эй, господа! кричали им. Послушайте довольно вам. Отпирайтесь!
Не отвечай! слышался голос Пекторалиса, и вслед за этим опять идет потасовка.
Полно, полно, Гуго Карлыч! кричали мы. Довольно! иначе мы двери высадим!
Угроза, кажется, подействовала: возня продолжалась еще минуту и потом вдруг прекратилась и в ту же самую минуту дверной крюк откинулся, и Офенберг вылетел к нам, очевидно при некотором стороннем содействии.
Что с вами, Офенберг? вскричали мы разом; но тот ни слова нам не ответил и пробежал далее.
Батюшка, Гуго Карлыч, за что вы его это так обработали?
Он знает, отвечал Пекторалис, который и сам был обработан не хуже Офенберга.
Что бы он вам ни сделал, но все-таки как же так можно?
А отчего же нельзя?