За Скотти числилось немало проделок. Кое-какие сохранились в моей памяти и помогут мне воссоздать обстановку, среди которой развернулись последующие события. Был, например, такой случай.
От реки, там, где она приближалась к городу, отходил довольно длинный, пересыхающий летом рукав. Линия железной дороги огибала его, а затем шла вдоль реки. И как раз здесь, где машинист на повороте замедлял ход, Скотти любил устраивать скачку верхом на Тэффе в обгон поезда.
Это было, конечно, опасно, приходилось скакать сломя голову по рыхлому песку, но Скотти и Тэфф словно срастались в одно существо. Рытвины, кроличьи норки или пучки травы все им было нипочем.
Более серьезным препятствием была загородка из колючей проволоки, поставленная в том месте, где рельсы ближе всего подходили к берегу. Здесь Скотти предстояло либо, обогнав паровоз, проскочить у него под носом на другую сторону полотна, либо сбить загородку, иначе пришлось бы лететь кувырком вместе с пони с высоты в двадцать футов прямо в реку.
Обычно он ухитрялся буквально впритирку проскользнуть перед паровозом, и всякий раз машиниста Джона Т. Кримэна и кочегара Энди Андерсона, по их собственным словам, «пот прошибал до костей»: пони пересекал полотно в нескольких дюймах от паровоза!
Но на этот раз поезд шел со скоростью двадцать пять миль в час вместо обычных двадцати. Джон Кримэн высунулся из кабины, размахивая какой-то тряпкой, и кричал во всю глотку:
Не смей, Скотти! Слышишь, не смей! Я иду слишком быстро
Но Скотти уже так разогнал пони, что лошадь словно взбивала воздух всеми четырьмя копытами. И всадник только еще ниже пригнулся и чуть ослабил локти. Тэфф вытянулся в струнку и летел, прижав уши, с развевающейся гривой. Но уже было ясно, что им не проскочить.
Давай тормоз! заорал кочегар.
Поздно! Мы уже на повороте! крикнул в отчаянии машинист.
Они расшибутся о загородку!
Нет! Полетят в реку!
Оба не угадали.
Тэфф внезапно на всем скаку уперся всеми четырьмя копытами в сухую, спекшуюся землю и стал намертво, как вкопанный. Скотти выбросило через голову лошади в воздух, он пролетел двадцать футов вниз и с громким всплеском ушел под воду.
Джон Кримэн и Энди Андерсон, высунувшись из кабины, смотрели назад до тех пор, пока не убедились, что Скотти вынырнул. Они еще успели увидеть, как он поплыл к берегу.
Тут они решили, что с них хватит, и написали рапорт начальнику станции, а тот сообщил в полицию. Полицейский сержант Джо Коллинз явился в школу, и Скотти вызвали к директору. После суровой отповеди и строжайшего предупреждения на будущее он получил положенные четыре крепких удара кожаной плеткой по пальцам левой руки и был отпущен с миром.
Мы хорошо знали, как больно бьет старая кожаная плетка и по рукам и по самолюбию. Скотти же наказания будто вовсе не задевали. Вернее, он не подавал виду.
Он вообще был суровый парень, абсолютно чуждый легкомыслия, столь свойственного многим из нас, не любил показывать свои чувства и тем более обсуждать их. Вот и на этот раз он больше переживал коварство Тэффа, чем наказание.
Хоть убей, не подойдет близко к воде! возмущался Скотти. Даже к самой жалкой луже! Зимой, когда вода затопила ферму, он взобрался на кучу навоза, и стащить его оттуда невозможно было никакой силой. Скорее издохнет, чем прыгнет в реку. А так лошадка хоть куда.
И Скотти недоумевающе пожал плечами.
«Под стать хозяину», подумалось тогда мне.
Если глубже вникнуть в эти гонки с поездом, они раскрывают многое в характере Скотти. Это был как бы акт самоутверждения, вызова городу, протеста против неравенства и несправедливости, против всего,
что словно бы предостерегало его: «Это не для тебя».
Не последнюю роль здесь играла и беспросветная нищета, в которой жила его семья.
Родители Скотти походили на него по крайней мере в одном: им никогда не изменяло чувство собственного достоинства и постоянная готовность к отпору. И это затрудняло общение с ними.
Энгус Пири и его жена (ее имени мы так и не узнали) приехали к нам в Сент-Хэ́лен в начале 20-х годов прямо из какой-то мрачной трущобы в Глазго. Их вывезла (другого слова не подберешь) из Англии в Австралию общественная организация, именовавшаяся «Движение больших и малых соседей». Организация помогала британцам эмигрировать, чтобы фактически сменить английскую нищету на австралийскую. Она отправляла за океан людей, которые не могли сделать этого сами. Но что могла им предложить Австралия? Только фермерство. Поэтому «малые соседи» из трущоб Англии, Шотландии или Уэльса вынуждены были заниматься у нас сельским хозяйством, хотя, может, раньше и мотыги в руках не держали. К тому же селили их на бросовых землях, настолько бесплодных, что на них не прокормиться и кошке.
Так и Энгус Пири с женой осели в пяти милях от нашего города, на низинном участке засоленной земли, полученном от местной организации «Больших соседей». Летом земля превращалась в железо, зимой в болото. Для человека, ничего не смыслящего в хлебопашестве или огородничестве, не имеющего представления о пыльных бурях, наводнениях, о рогатом скоте и лошадях, фермерствовать здесь было все равно, что для маленького ребенка водить самолет.