Вот откуда ты такой взялся, Василий? произнёс он.
Из Москвы, подсказал Генка.
Он замер рядом с отцом, рассматривал портрет Кирилла Сергеевича.
Такой хороший был вечер, сообщил Юрий Михайлович. Я концерт по телевизору смотрел. Наслаждался теплом и покоем. Пока не появился ты, Вася из Москвы.
Тюляев-старший затушил в пепельнице папиросу и спросил:
Адрес этой Маркеловой из Константиновки где?
Я показал на список фамилий.
Ответил:
Там. Я его в самом низу страницы записал.
Юрий Михайлович склонил голову над тетрадным листом.
Улица Светлая прочёл он. Твою ж мать! Почему аж Светлая? Почему сегодня?
Тюляев-старший шумно выдохнул, повернулся к сыну и скомандовал:
Гена, одевайся. Беги к дяде Серёже Лампасову. Скажи ему: пусть заводит свою развалюху и заезжает за мной. Прямо сейчас! Ничего ему не говори обо всём вот этом.
Юрий Михайлович накрыл ладонью портрет Фомича.
Добавил:
Гена, скажи Лампасову: срочная работа появилась. И не рассусоливай, Гена! Одна нога здесь, другая там. Чтобы мы с дядей Серёжей хотя бы до полуночи с этой Светлой вернулись.
Геннадий кивнул.
Понял, сказал он. Я быстро.
Генка рванул к выходу из кухни. Но в дверном проёме он замер, обернулся.
Василий, сказал Геннадий, ты не уходи пока. У меня к тебе тоже дело есть. Дождись меня. Ладно?
Юрий Михайлович вынул из пачки новую папиросу.
Стоявший на плите чайник загрохотал крышкой.
Никуда твой Василий не денется, заявил Тюляев-старший. Он задержан до выяснения.
Генка удивлённо приподнял брови.
Как это
задержан? спросил он.
Обыкновенно, ответил Юрий Михайлович. Поболтаем мы с Васей до твоего возвращения. Никуда он не денется. Если ты поторопишься, а не будешь изображать столб!
Генка посмотрел на меня и пообещал:
Я скоро вернусь.
Давай, давай, в темпе! напутствовал его отец.
Генка ушёл.
Тюляев-старший чиркнул о коробок спичкой, прикурил. Уронил на столешницу спичечный коробок. Отогнал рукой поплывший в мою сторону табачный дым.
А теперь, Василий, мы с тобой выпьем чаю и побеседуем, сказал Юрий Михайлович.
По просьбе Тюляева-старшего я снова рассказал о своих визитах к Серафиме Николаевне: и о первом, и о втором. Юрий Михайлович задавал вопросы. Я честно на них отвечал. Генкин отец едва заметно кивал, не спускал с меня глаз. Рассказал я и о встрече с соседом Лидии Николаевны. Не утаил и того, что у нас с Кириллом Сергеевичем «произошла небольшая потасовка». Когда я сказал об ударе коленом, Тюляев хмыкнул. Но самим ударом он не заинтересовался. Юрий Михайлович расспросил меня о взаимоотношениях нашей классной руководительницы с её соседом. Сказал, что она зря не «обратилась» к участковому.
Поинтересовался Тюляев и моим прошлым. Он усмехнулся и уточнил, действительно ли я в детстве пожимал руку и дарил цветы Никите Сергеевичу Хрущёву (об этом ему говорил Генка). Спросил, где и на каких должностях работали мои родители. Сообщил, что его сын Геннадий «нахваливал» моё пение. Юрий Михайлович заявил, что прочёл обе статьи обо мне (и в «Комсомольце», и в «Комсомольской правде»). Похвалил меня за смелость и за расторопность во время спасения пятиклассника. Пообещал, что разберётся с «делом бывших полицаев». Потребовал, чтобы я о своих «находках и открытиях» пока «помалкивал».
Тюляев-старший взглянул на циферблат наручных часов.
Сейчас уже Генка и Лампасов явятся, сказал он.
Повернулся к жене и попросил:
Юлия Фёдоровна, проводи юношу в Генкину комнату.
Проходи, Василий, сказала она. Гена скоро вернётся.
Сразу же опознал на фото Юрия Михайловича Тюляева. Предположил, что в отличие от Генки, в молодости Юрий Михайлович не щеголял усами. Потому что на фото в рамке он был гладко выбритым, в милицейской форме. Я прикинул, что Генкиному отцу на этом снимке было около двадцати пяти лет. Он стоял навытяжку рядом с круглолицей молодой женщиной. К его ногам прижимались две черноволосые примерно трёхгодовалые близняшки-девчонки, наряженные в одинаковые белые платья и в белые сандалии. В нижнем углу фото на белом фоне красовалась надпись: «Ленинград, август 1940 год».
Рядом с фотографией безусого Юрия Михайловича висела другая, где Тюляеву-старшему было уже под сорок. На ней Генкиного отца запечатлели уже усатым, припорошенным сединой. Рядом с Юрием Михайловичем я увидел Юлию Фёдоровну,
двух девиц старшего школьного возраста (близняшек, но с заплетёнными в косы светлыми волосами) и радостно улыбавшегося Геннадия с октябряцким значком на груди. Я снова заметил, что Гена был похож на отца. А вот девицы старшеклассницы походили на Юлию Фёдоровну. Но сильно отличались от близняшек с первого фото, будто с возрастом изменились до неузнаваемости.
На другие фотографии я взглянул лишь мельком.
Потому что в комнату вошёл Геннадий.
Он заметил меня, сказал:
Молодец, что не ушёл.
Тюляев подошёл ко мне ближе и сообщил:
Отец и дядя Серёжа уехали.
Он посмотрел мне в лицо, чуть нахмурился, вздохнул.
Я отметил, что скулы и уши Тюляева пылали, будто после долгого бега или от мороза.
Василий, как ты думаешь, тихо произнёс Геннадий, твоя сестра пойдёт в воскресенье вместе со мной в «Юность»?