Вот какие дела, Муся. Ну, что ты на это скажешь?
Стеклянные глаза куклы неподвижно, без всякого выражения смотрели на Таню, отражая электрический свет.
Глупая, ничего ты не понимаешь, вздохнула Таня и бросила куклу в кресло.
Она наконец решилась и пошла к матери. Выражение ее лица было столь необычным, что Александра Михайловна встретила ее тревожным вопросом:
Что случилось? Ты захворала?
Нет, мама, я здорова, но мне надо с тобой поговорить. И так, чтобы никто не слышал. Потом можешь сказать папе.
Таня плотно прикрыла дверь спальни, повернула ключ. Теперь у нее был таинственный вид, губы подергивались в усмешке.
Теперь слушай, мама сказала она, садясь на постель.
Говори же, вся холодея, вздохнула мать.
Таня обняла ее за шею, стараясь придать голосу наиболее спокойное и беспечное звучание, сообщила:
Мама, я выхожу замуж.
Что? Что такое?
Я выхожу замуж. Вы-хо-жу за-муж, по складам повторила Таня.
Погоди, погоди Что ты мелешь? За кого замуж? Отчего? Ты не бредишь? оторопело забормотала мать.
Ах, мама! Какой же это бред? Я тебе все толково-расскажу, по порядку. И ты все поймешь. Ведь я не маленькая.
Говори, говори, пожалуйста болезненно слабым голосом торопила Александра Михайловна. Доконай уж мать до конца.
Заговорщицки понизив голос,
Таня рассказала матери то, о чем, как ей казалось недавно, она никому не могла рассказать.
Нет, милая, ты определенно нездорова, нахмурив брови, проговорила Александра Михайловна, когда Таня закончила свой торопливый, не совсем связный рассказ.
Ни одна мать на свете не может равнодушно выслушать подобное известие, и самая добрая и любящая из матерей не в состоянии подавить хотя бы мимолетной неприязни к человеку, готовящемуся стать мужем любимой дочери.
Уж больно скоро это у вас получилось. На Новый год познакомились, а через три недели уже и свадьба.
Не через три недели, нетерпеливо перебила Таня. Мы же не сейчас будем жениться. Я только буду его невестой. А поженимся мы потом, когда я закончу институт.
Где уж там махнула рукой Александра Михайловна. Раз это уже началось, какой уж тут институт!
Ластясь к матери, Таня виновато заглядывала ей в глаза.
Не сердись, мама. Вот, ей-богу, я буду учиться. А Юрий и вправду меня любит.
Откуда ты это знаешь? Ты-то разве понимаешь, что такое любовь? Разлил он перед тобой патоку, а ты и раскисла. Эх, дитя мое несмышленое. Ты хоть скажи: положительный он или из тех, что по разу в год женятся?
Мама, как это пошло! обиженно воскликнула Таня и на глазах ее выступили слезы. Никогда не говори об этом
Александра Михайловна вздохнула:
Ну и преподнесла ты мне сюрприз.
Первое волнение улеглось, и мать с дочерью погрузились: в раздумье. Ничем не нарушаемая тишина держала их точно в оцепенении.
И отцу надо сказать, грустно промолвила Александра Михайловна.
Юрий завтра придет к нам, мама, сказала Таня. Он должен поговорить с тобой и папой.
Эх, если бы он оказался хорошим человеком.
Он хороший, мама. Очень хороший, умный
А как же институт? вздыхала Александра Михайловна. Подумай, доченька. Ведь от этого будет зависеть вся твоя жизнь. Не торопись. Приглядись. Пусть он походит к нам. И мы хорошенько узнаем его. Твой отец три года за мной ухаживал. Я заглаза знала, о чем он думает.
Раньше, мама, и так бывало: приезжали, сватали, а через три дня свадьба, возразила Таня. Невеста до этого своего жениха и в глаза не видывала.
Ладно уж. Ты все знаешь, отмахнулась Александра Михайловна.
На другой день вечером пришел Юрий, и Александра Михайловна и Прохор Матвеевич дали согласие выдать за него Таню. Было решено сыграть свадьбу после окончания третьего курса, в конце июня.
Любимец полка, воздушный озорник Родя Полубояров писал:
«Здорово, Витька. Как тебе не стыдно, сундук несчастный. Куда ты залетел ни слуху о тебе, ни духу? Как живешь, как проходит твой отпуск? Видать, как ни хорошо в армии, а дома веселее. Кстати, тебе повезло отпусков больше не дают Не забыл ли ты своих друзей ястребков? Или тебя там сладкими пирогами закормили? Или, чего доброго, женился?
У нас все по-старому: полеты, полеты и полеты. Что-то начальство стало гонять здорово. И старик наш так растолстел уже в кабину самолета не влезает, а ведь был когда-то первейший истребитель, на Халхин-Голе самураям пить давал.
Сообщаю печальную новость: Сема Грушевский разбился. Не вышел из штопора, и выпрыгнуть не смог прижало. Не летали после этого два дня.
На днях видели над собой непрошенного гостя. Летел на высоте четырех тысяч. Ребята просились погонять не разрешили. Был слух: будто нечаянно перелетел. А в общем, пока ничего особенного. Набирайся побольше сил, отдыхай и возвращайся скорее. Мы тут часто вспоминаем о тебе. На Новый год подняли за тебя чарку. Привет от Ельки скучает».
Виктор несколько раз прочитал письмо. Армейская жизнь предстала перед ним: строгий, размеренный порядок в полку, резкий холодок утра над взлетными площадками, шмелиный гул моторов, первые лучи солнца, отсвечивающие тусклым серебром на смоченных росой плоскостях самолетов, свободные полеты у границы, за которой в утреннем тумане тонут острые башенные шпили незнакомых городов чужая, загадочная земля. При виде ее на душе Виктора всегда почему-то становилось беспокойно.