Колбасюк налетел и хватил ближайшего гусара по цветной фуражке. Тот кубарем свалился с разрубленным черепом.
Сергей коротким, но страшным взмахом, глубоко разрубив плечо, спешил второго гусара. И уже занесся на третьего, но в этот самый момент шашка выскользнула из разжавшихся пальцев, и, почувствовав новый обжог, на этот раз в груди, Сергей потерял самого себя. Горячие, желтые, оранжевые и красные круги помутили все перед глазами и стало темнотемно
Вот что произошло: навстречу улепетывающим "гусарам смерти" шел на рысях новый разъезд их же эскадрона, человек в двенадцать и с офицером. Они спешились и открыли огонь метрах в пятистах. Солдаты заикнулись было, что так можно попасть в своих, но бритый офицер-блондин в меховой шапке с белым черепом, скрипнув зубами, пообещал размозжить череп тому, кто пикнет хоть слово. Вырвав у ближайшего гусара винтовку, он сам начал стрелять.
Колбасюк не в добрый час пуля угодила ему в лоб грузным мешком упал с лошади, такой же монументальной, как и он сам.
Сергею трудно было открыть глаза, физически трудно, такая слабость овладела им и от потери крови, и от падения на камни. Еще в каком-то дремотном полузабытьи он слышал вокруг себя немецкую речь, звон шпор, бряцанье палашей.
Неужели начало конца?.. И так скоро?.. Неужели?.. Он даже не успел войти во вкус. Это первое боевое крещение было такое искрометное, да и было ли оно вообще?..
Увы, было: рубаха слиплась от крови, плечо словно чужое, в груди жжет невыносимо и хочется, мучительно хочется пить Ведь ему двадцать второй год Все впереди Вся жизнь! Сколько еще радостей! Неужели ничего не будет? Ни тихих восторгов липовой аллеи, ни Веры, ни Петрограда, ничего!.. Вот и Колбасюк Сергей не видит его, но чувствует где-то близко большое тело этого здоровенного, краснощекого солдата Он был минуту назад и краснолицым, и здоровым, а теперь Дорожинский вспомнил пригнувшиеся в бегстве черные спины, расшитые белыми шнурами, вспомнил свой удар, как глубоко вошла в плечо шашка! Ротмистр Попов похвалил бы за такую "рубку", а ведь он строго "цукал" пажей
Над ним, опираясь на палаш, стоял щеголеватый гусарский офицер в меховой шапке, бритый блондин, надушенный чем-то сладковатым В холодеющем, уже совсем вечернем воздухе, этот запах был особенно острый и пряный. Какие тусклые, ледяные глаза. Сергей, кажется, видел их, но где и когда? И эти тронутые кармином губы?..
Господи "сорок восемь часов" Гумберг! Сергей даже приподнялся на локте, но сейчас же, стиснув зубы, упал, такой адской болью заныло плечо.
"Гусар смерти" узнал его в свою очередь и сухо, чисто по-прусски, ткнув подбородком в расшитый серебром воротник своей венгерки, отдал честь.
Если не ошибаюсь, господин Дорожинский? спросил он по-немецки, хотя год назад в Петрограде их разговорным языком был преимущественно французский.
Да, это я, как видите, пробовал Сергей улыбнуться. Вот при каких условиях встретились
К раненому подвигались с угрозой и бранью немецкие солдаты. Лица зверские. Слышалось:
А, проклятый русский, попался!
Барон, защитите меня от ваших людей, я не могу шевельнуться, истекаю кровью Если б перевязку? Ах, как я страдаю, все горит пить!..
Вы не будете мучиться, значительно сказал Гумберг с жестокой улыбкой. Я облегчу ваши страдания.
Гусары напирали все ближе и ближе с грубыми, непристойными ругательствами, и один уже занес над головою Сергея приклад своего карабина, но получил удар кулаком в подбородок.
Гумберг повторил удар и с искаженным лицом, сделавшим его сразу некрасивым, взвизгнул:
Все прочь!
Гусары нехотя повиновались, отошли к своим лошадям.
Гумберг повторил:
Я облегчу ваши страдания
И не спеша вынул из деревянного футляра, висевшего на левом боку, крупный, с длинным стволом парабеллум.
Сергей смотрел широко раскрытыми глазами Он вспомнил теорию Гумберга, что не следует отягощать себя пленными Вспомнил и похолодел, застыл весь Страстно, до сумасшествия хотелось жить Ах, как безумно хотелось Но унижаться перед этим мерзавцем, умолять о пощаде язык не повернулся бы
СТАРЫЙ АФРИКАНСКИЙ СОЛДАТ
Саксонские уланы, преимущественно ландштурм, подсаживаемые друг другом, неуклюже и громоздко взбирались на своих монументальных лошадей. Грузный, отяжелевший народ, основательно отвыкший от езды и конного строя.
Именно этого и не понимал седоусый, с гладко выбритым подбородком человек с трубочкою, сам на своем веку много и хорошо ездивший. Настоящей кавалерист не может разучиться сидеть на лошади и управлять ею. А эти брюхатые саксонцы им только лестниц недостает. Приставил бы к седлу и давай наверх карабкаться.
Но хороша и пехота
Один вид этих пруссаков зажигал презрение. Вековечное презрение солдата-француза к солдату-немцу. Марширует по-журавлиному, вытягивая ноги, выпячивая грудь. Трясутся при этом налитые пивом щеки. А вот не угодно ли с такой маршировкой в пустыню, где нога вязнет в сыпучем песке, а сверху адским раскаленным пеклом дышит африканское солнце?..
Старик один в магазине. Покупателей ни души. Какие уж тут покупатели Все живое позабивалось дома у себя. Слава о немецких подвигах успела прийти из Калиша И кому охота быть расстрелянным, так, ни за что ни про что, этими озверевшими бандитами в синих мундирах и касках с императорским орлом