страшное, глухое рыканье, паника и сумятица воцарились полные Дрожащим голосом призывал принц эскадрон свой к порядку и дрожащей рукою пытался вынуть револьвер Но тысячный гунтер его, дав "свечку", опрокинулся навзничь вместе со всадником.
Клод Мишо выпустил своих львов на синие мундиры и остроконечные каски. Сарданапал и Зарема один гигантский прыжок за другим уже метались посреди этой расстроенной человеческой и лошадиной гущи. Взмахом лап дробились черепа Еще взмах, и вместо лица кровавые лохмотья, без глаз Львы разгрызали обезумевших кирасир, яростно разрывая в клочья этих крупных, дородных людей. А человек с седой гривою, с каким-то диким клокотанием в горле, неустанно разряжал свой револьвер, и с каждым выстрелом падал всадник, до которого еще не дошел черед ужасных когтей и клыков.
В пятистах шагах выстроились автомобили с пулеметами и прислугой, не понимающей, что случилось и какая дьявольская кипень там творится? Лейтенант, красный от возбуждения, заорал что-то исступленным голосом. Пулеметы затрещали, и под неприятные звуки "така, така, така" свинцовый дождь хлынул, кося своих и "чужих".
Широкая улица от края до края запрудилась гороподобной баррикадою лошадиных и человеческих тел. И на этом холме теплого, окровавленного мяса выли последним предсмертным воем пронзенные десятками, сотнями пуль Сарданапал и Зарема
Эти же самые пули сразили в общей адской бойне и старого укротителя. Он лежал, раскинув руки, лежал лицом вверх. Пряди серебряной гривы слиплись от крови. Но не печатью смерти, а ликующим победным торжеством дышали застывшие черты Клода Мишо.
Антонио ди-Кастро отомстил
ТАТУИРОВАННЫМ БОРЕЦ
Большая квадратная студия с целым океаном верхнего света, потоками вливавшегося в громадное, чуть ли не во всю стену окно. И видны были в это окно по-осеннему оголенные верхушки деревьев академического сада.
Соколов с гордым резким профилем античного красавца, атлетически сложенный брюнет в белой вязаной спортсменской "гимнастерке", писал картину "Привал амазонок в лесу после битвы". Ведьмоподобные старухи перевязывали молодых амазонок, раненных в бою. Отважные, с упругим, мускулистым телом женщины осматривали свои копья и короткие мечи с еще не засохшей кровью. Чья эта кровь? Косматых сатиров, неведомых людей соседнего племени, или дерзких, не знающих страха центавров? Поодаль в тени гущи гигантских деревьев табун диких степных коней, в мыльной пене, разгоряченных и с влажными трепещущими ноздрями.
Талантливый живописец, Соколов кроме блестящей техники владел еще дивною тайной проникновения в пленительный мифический мир бесконечно далеких от нас легендарных веков. Из тьмы и глуби тысячелетий он воскресил, заставил жить на полотне и этот девственный лес с деревьями, непохожими на нынешние деревья и однако же деревьями, и этих воинственных женщин, предпочитавших звон мечей и победные клики объятиям
Соколов положил два-три мазка на коричневый, выжженный солнцем, костлявый торс ведьмообразной старухи, подчеркнув и усилив ее отвратительную худобу.
Он отступил на несколько шагов от картины и, прищурившись, искал "гармонии общего".
Обыкновенно требовательный к себе, Соколов на этот раз остался доволен. Пожалуй, на сегодня и баста! Отдохнуть, поразмяться. Нагуляв аппетит, он пообедает на славу в академической столовой.
"Отдыхом" Соколов называл гимнастику и работу с тяжестями. Недаром студия его напоминала атлетический кабинет. Целое железное царство штанг, всевозможных размеров гантелей, приземистых пузатых пудовиков и двойников. С потолка спускалась трапеция и рядом с нею кольца.
Художник снял фуфайку. В зеркале отражался его сильный бронзовый торс с высокой грудью, могучими бицепсами и хорошо развитой мускулатурою спины. Сначала он работал десятифунтовыми гантелями. Твердые и в то же время упругие мускулы как живые переливались под холеной кожею, словно отполированной частыми душами и ежедневными "омовениями". Именно "омовениями". В этом слове было что-то античное, говорящее о торжестве обряда, и оно так нравилось Соколову, наполовину жившему в своих грезах о былом греко-римском культе красоты тела
Вошел щеголеватый полковник генерального штаба Шепетовский. В легком, отлично сшитом пальто нежно-сиреневого цвета и с красным
анненским темляком на шашке. Соколов приходился двоюродным братом Шепетовскому. Отношения между ними были не горячие и не холодные, а скорей теплые. Элегантного, делавшего завидную карьеру полковника шокировало, что его кузен, днем пишущий картины, вечером борется в цирке. И главное, за деньги борется.
Как тебе не стыдно, Иван! пытался образумить своего двоюродного брата полковник. Ты из хорошей дворянской семьи. У тебя несомненное будущее видного художника, а ты, полуголый, вступаешь в параде бог знает с кем и на потеху толпе валяешься на грязном ковре!..
Ты ничего не понимаешь, бесцеремонно обрывал художник Шепетовского. Дикий, чисто русский взгляд. Мы всего боимся. И то нас шокирует, и это, и пятое, и десятое. Смотри гораздо проще на все эти вещи. Борьба меня кормит. Дает двадцать пять рублей в день, и пока моих картин никто не покупает, и я неизвестен, это в моем бюджете целое богатство. Раз Господь Бог отпустил мне такую фигуру и силу, отчего же не использовать эти данные? Смотри, в Америке. Министры читают рефераты в кафе-шантанах, и это их не умаляет ничуть. Бедные студенты зарабатывают себе кусок хлеба чисткою сапог, а потом из них выходят сенаторы, крупные общественные деятели и миллиардеры.