Клод Мишо сидел с минуту, опустив голову, что-то соображая. Взгляд его, устремленный куда-то вбок, был почти безумный.
Бургомистру сделалось жутко. Он вспомнил рассказы о странностях Клода Мишо странностях, граничивших иногда с ненормальностью.
Укротитель быстро поднял голову и, откинув назад седую гриву седых волос, молвил:
Господин бургомистр, у меня к вам большая, большая просьба
Я к вашим услугам, Мишо. И если могу чем-нибудь
Это сущие пустяки, господин бургомистр Прикажите выдать мне полную обмундировку для дюжины германских солдат, конфискованную на чердаке Полную!.. Мундиры, панталоны, каски
Зачем вам все это, Мишо?..
Необходимо, господин бургомистр, уверяю вас.
"Да это действительно какой-то чудак", мелькнуло у бургомистра.
Ладно, милый Мишо. Я исполню вашу просьбу, не допытываясь никаких объяснений. Я лично знаю вас около десяти лет. Один только вопрос Ведь это должно послужить во вред немцам, не правда ли?..
Можно ли сомневаться, господин бургомистр! Конечно, во вред! Будь они прокляты все! Да разразится над их головами погибель!..
Вы можете получить просимое в любое время.
Благодарю вас, господин бургомистр, от всего сердца! Сегодня же пришлю моего помощника. Он свезет
"Чудак-человек! Чудак"! подумал, качая головой, бургомистр, и уйдя целиком в лежащие перед ним бумаги, тотчас же забыл про Клода Мишо.
Это не жизнь была, а сплошной феерический праздник, хотя и балансирующий на краю какой-то страшной бездны Но в этой вечной опасности, в этих нервных встрясках в этом и есть настоящая красота переживаний.
Знаменитый бельгийский укротитель, прятавшийся благозвучности ради под итало-испанским псевдонимом, Антонио ди-Кастро, этот кумир женщин, влюбился сам, наконец, чистым и бережным чувством в хрупкую, грациозную балетную танцовщицу, выступавшую в феерии в том самом цирке, куда приглашен был на весь зимний сезон укротитель. Но эту любовь растоптал грубо, отвратительно соперник его, партерный гимнаст Ганс Мейер, немец из Ганновера. Этот Мейер конфектно-смазливый циркач усы стрелкою и напомаженные волосы с боковым пробором и капулем увлек юную танцовщицу. И вовсе не потому, чтобы она ему нравилась, а желая насолить укротителю
"Ты модная знаменитость, имеешь такой успех, тебя рекламируют аршинными буквами, так вот получи!.."
Партерный
гимнаст сманил девушку, уехал с нею и вскоре выгнал бедняжку, когда она готовилась сделаться матерью Несчастная отравилась.
Антонио ди-Кастро носился по всей Европе, гоняясь за человеком, похитившим его счастье. Нагнал он его в Барселоне.
Ганс Мейер гримировался в уборной перед выходом, гримировался так, словно это был не акробат, а актер. Подводил глаза, румянил щеки. Распахивается дверь, и стремительно входит ди-Кастро, бледный, горящий весь. Тотчас же закрыл дверь на крючок. Этот визит не сулил ничего хорошего Ганс Мейер, ошеломленный, побелевший сквозь румяна, лепетал срывающимся голосом:
Позвольте Сейчас мой выход На каком основании!..
Успеешь! А пока выбирай любой из них!..
И Антонио ди-Кастро протянул партерному гимнасту две испанских навахи.
Что это?.. Я ничего не понимаю бормотал Ганс Мейер.
Сейчас поймешь! Один из нас останется здесь в этой уборной. Начинаем!..
Но немец вовсе не хотел "начинать". Бросился к дверям:
Помогите!..
Поведение трусливого подлеца возмутило Клода Мишо. Острой, как бритва, навахою он полоснул партерного гимнаста по горлу Суд приговорил убийцу к десяти годам каторги. Клод Мишо был сослан в Це-уту, где в течение десяти лет волочил за собою ядро, прикованное цепью к ноге. Отбыв наказание, состарившись, с поседевшей головою, разоренный, нищий, возвратился Мишо на родину. В Антверпене ему удалось пристроиться в зоологический сад на скромную должность чего-то среднего между надсмотрщиком за дикими зверями и укротителем. Вся жгуче выстраданная катастрофа не могла не оставить следов. Это выражалось в кое-каких странностях, в прямо болезненной привязанности Мишо к своим хищникам и в такой же болезненной ненависти к германскому племени и всему германскому.
Особенным благоволением старого укротителя пользовались жившие в одной клетке берберийские лев и львица, Сарданапал и Зарема. Он проводил с ними целые часы. И эти царь и царица пустыни были покорны и послушны ему, как ручные котята. Сарданапал и Зарема ластились, шаршавым, влажным языком своим лизали ему руки. Сарданапал, взиравший из своей клетки на все и на вся с поистине царственновеликолепным презрением, отражавшимся и в чертах громадной косматой головы, и в желтых сузившихся зрачках, на одного Клода Мишо смотрел с умной, почти человеческой ласкою.
Мишо подолгу разговаривал со своими любимцами. Лев и львица по-своему понимали его. Он угадывал их сочувствие и тому, что его первая и единственная любовь была так низко и гнусно поругана, и тому, что десять лет каторги были сплошным кошмаром, и тому, что уцелевший остаток разбитой, надломленной жизни одинок, угрюм и не согрет никакой другою, кроме их звериной, привязанностью