Там вон, у церкви в Больших Вяземах, младший братейник Пушкина схоронен. Так и написано на камне: «Николай Сергеевич Пушкин». Сам видел.
Они проехали мимо добротного пятистенного дома с новыми воротами. Калитка открылась, и на улицу вышла пожилая женщина с расписным коромыслом на плече и болтающимися и поскрипывающими в такт ее шагов ведрами. Лицо женщины было некрасиво: подслеповатые, глубоко посаженные глаза, неожиданно большой, пористый нос и чуть заметные, брезгливо поджатые губы.
Софрон придержал коней.
Здравствуй-ка, Марья, как жизня-то?
Дед Софрон! улыбнулась одними губами женщина. Все катаешься, и годы тебя не берут.
Вот, вот, катаюсь все, Марья, катаюсь. Чего мне сделается при таком житье? нарочито весело ответил Софрон. Ну, а как Арина Родионовна?
Да ты что-й, Софрон, перекрестилась Марья. Матушка давно уж померла. Александр Сергеевич шибко жалел ее! Она всех Пушкиных нянчила, за Александром Сергеевичем в Михайловском, как за ребенком, ходила.
Петр догадался, что речь идет о няне Пушкина. Он вспомнил строки из стихотворения:
Вспоминая эти стихи, Петр внимательно рассматривал Марью. Приметил, что одета она добротно. И дом, из которого она вышла, отличен от других домов новее, больше, ухоженнее.
Позднее Софрон рассказывал, что Арина Родионовна, получившая вольную, осталась служить у Пушкиных. Она вырастила Пушкина, его сестру Ольгу, брата Льва. А Марью, несмотря на ее непривлекательную внешность, выдала замуж за зажиточного крестьянина.
Весь путь от Захарова до Больших Вязем Петр думал о том, что вот бывает же так: барин называет подружкой свою няньку, бывшую крепостную. Для него она такой же человек и даже чем-то очень близкий.
Бывает же такое! со вздохом вслух сказал он.
Какое такое? поинтересовался Софрон.
И Петр открыл ему свои мысли. Дед Софрон, конечно, не знал стихов Пушкина. Но о Пушкине слышал многое от их дворовых людей, людей графа Строганова.
Жизню прожил я длинную, сказал он, вечно был я и мой родитель и дед в крепости. Знаю, не лютовали Строгановы над своими людьми, как другие лютуют. Особливо Софья Владимировна. Сказывают, ум у нее мужичий. Все знает. Кавалерственная дама, запинаясь, выговорил дед труднопроизносимое слово, орден святой Екатерины второй степени имеет.
Да, Петр знал и по документам, и по разговорам в управлении, и по слухам в Ильинском, что Софья Владимировна из всех хозяев Пермского имения была самой заботливой и в какой-то мере справедливой. Это ее слова повторяли служащие управления: «Больше всего заботиться о благосостоянии вверенных вам крепостных людей, затем уж о доходах с имения». Это она организовала в Петербурге школу горнозаводских и лесных наук для своих и чужих крепостных людей, установила правила для пенсий служащим, страховой капитал. Учредила третейский суд. Особенно последнее казалось Петру очень важным. В Строгановском неразделенном имении не имел власти один человек. Все решал третейский суд, состоящий из трех членов, одного секретаря, его помощника и четырех писцов. Избирались члены третейского суда всем обществом. На блюде выносили шары, и каждый должен был положить шар или за избираемого, или против. Если суд не мог вынести решения, за помощью обращались к графине Софье Строгановой
Нет, не лютовали Строгановы. Но за людей крепостных не считали. Если кто и вышел в люди, получил «вольную», как Волегов, или заграничное образование, как Теплоухов, так хозяевам в том выгода большая потом была. Волегов пожизненно вел строгановское поместье. Теплоухов большой ученый занимался строгановским лесным хозяйством.
Нет веры у меня, чтобы Пушкин вожатку свою за подружку почитал, покачал головой Софрон, нет веры! Да и стихи небось не об ей писал.
Петр пожал плечами:
Всякие бары бывают.
Дед Софрон остановил прохожего и спросил, где живет доктор, к которому ехали они с поручением от графа. Тот махнул рукой в переулок.
В переулке тянулись невысокие заборы, а над ними поднимались единственные почерневшие от времени, снега и дождей ворота. Тут и остановили коня.
Во дворе стоял двухэтажный деревянный дом. Внизу над большим окном и дверью, закрытой на замок, висела вывеска: «Аптека».
Ступай, Петруха, сказал Софрон, указывая на узкую лестницу, ведущую наверх. А я табачком побалуюсь!
Петр вошел во двор. Лестница привела его к двери на небольшой площадке с окном.
Петр потянул железку с рукояткой. Задребезжал звонок. Дверь сейчас же открыла молоденькая горничная в белом передничке и наколке.
Письмо доктору от графа Строганова, сказал Петр, показывая конверт. Просили передать в руки.
Заходи, что ли, не очень приветливо сказала девушка и, подняв руку над плечом Петра, закрыла дверь на крючок. Обожди тут, сказала она и исчезла в двери.
Со света Петр долго ничего не различал в темном коридоре, потом заметил два стула с изогнутыми спинками, между ними круглый столик, накрытый скатертью из плетеных кружев. На столе стояла статуэтка, изображавшая трех вроде бы танцующих обнаженных женщин. Но Петра уже трудно было чем-то удивить. Наверное, он отнесся бы как к обычной барской причуде, если бы эти три грации были живыми.