Иван Сергеевич все понял и резво поднялся.
Так бы и говорил, садовая голова. Дуй тогда в детский сад. Наташа за Катеришкой отправилась. Мария Семеновна в город поехала, а Наташа, стало быть...
Суханов встрепенулся и не стал дальше слушать Ивана Сергеевича.
Далеко ли?
Недалече, вон на горушке белеет. Иван Сергеевич неопределенно мотнул головой. Да ты не егози. Имей терпение. Она давно ушла, так должна скоро объявиться.
На каждое терпение, к сожалению, надо иметь время, которого у Суханова просто не было, и он опять придавил левой рукой фуражку и помчался к тому беленькому домику, сиявшему на горушке. Часы отсчитывали уже не секунды, а минуты, и Суханов понял, что попадает в историю самым бесстыдным образом и выкарабкаться из этой истории ему, может, и не удастся.
Садик был пуст, и на воротах из легонького штакетника висел пудовый амбарный замок детей в хорошую погоду, видимо, разбирали пораньше. Чтобы успокоиться, надо было куда-то бежать, что-то делать, но куда бежать и что делать, он не знал, глянул на часы, хотя и приказал себе не глядеть на них, чтобы не паниковать, и бросился назад к Ивану Сергеевичу.
По счастью, тот все еще сидел на своей пушке.
Нету, запыхавшись, сказал Суханов обиженным голосом.
Иван Сергеевич в раздумье поджал губы.
Может, верхней тропкой прошла к Аниному камню, предложил он. А может, в город махнули, в мороженицу. Катеришка до этого дела большая охотница. Посиди. Семь бед
один ответ. Сами придут. А то прогуляйся на тот мысок. Под ним и будет Анин камень.
Суханов схватил фуражку в руку, чтобы больше не заботиться о ней, помчался к морю, в несколько прыжков взбежал на мысок, придержав сердце свободной рукой. Наташи Павловны и тут не было.
И вдруг он услышал Катеришкин голосок, радостный и счастливый, который едва проступал из-за камня. Не разбирая дороги, сбивая у ботинок носки, Суханов спустился вниз и увидел Наташу Павловну. Она сидела под самым обрывом, прячась от солнца, и читала книгу.
Наташа! испуганно позвал Суханов.
Она подняла глаза, машинально закрыв книгу, выпрямилась, проведя ладонью по юбке, и Суханов опять увидел ее глаза большие и страдальческие, которые его поразили там еще, в студии звукозаписи. Она скупо и почти застенчиво улыбнулась:
Я уже думала, не придешь...
Не было схода с корабля... Не сегодня завтра уходим на боевую службу. Он произносил те же самые слова, которые говорил Ивану Сергеевичу, даже интонация голоса оставалась все такой же ровной и вялой ему сразу как будто стало все равно. По сути, я...
Как же так... О господи, испуганно сказала Наташа Павловна, подходя к нему. У тебя сколько времени?
У меня его просто нет. Он пожал плечами и попытался улыбнуться, но улыбка получилась жалконькая. Я человек без времени. Прости меня... Я тут на самом деле...
О чем ты говоришь? спросила она растроганно. Тогда беги. Может, тебе повезет с машиной... Нет, подожди. Она подбежала к обрыву, нашла там кустик полыни, вырвала его с корнями из сырой земли. Она стойкая. Она долго держит запах. Теперь беги. Может, еще и поймаешь машину.
Суханов медленно и понуро пошел: стоило ли рисковать, если не удалось сказать главного, ради которого он и сбежал с корабля («Господи, а где это главное, а что это такое?»); уже не довольный ни собою, ни Наташей Павловной, по сути даже не попрощавшейся с ним, прибавил шагу.
Юра!
Суханов обернулся и опять увидел ее глаза, они, казалось, что-то говорили, и он тоже молча спросил: «Что?» Наташа Павловна подбежала к нему, остановилась в двух шагах, перебирая оборку у кофточки.
Я тебе хотела сказать... Она поправилась: Я тебе хочу сказать...
Она обхватила его голову, и Суханов ощутил, какие у нее гибкие и чистые руки, приникла к его губам и долго не отпускала. Потом резко отшатнулась.
Теперь беги. Только не оглядывайся.
Суханову никуда не хотелось бежать, и он растерянно спросил:
Почему?
Так надо. Я знаю. (В последний раз, когда Игорь уходил на лодку, он обернулся.) Удачи не будет.
Суханов взбежал на обрыв, еще миг и он уже не увидит Наташу Павловну, которую скроет Анин камень, он невольно замедлил шаг и оглянулся: Наташа Павловна стояла на Анином камне и смотрела ему вслед, а за нею было море, внешний рейд, на котором начиналась прямая дорога на Босфор. Это была едва ли не самая старая людская дорога, которую проторили эллины, красивый, теперь уже почти сказочный народ.
Теперь и для Суханова начиналось все здесь, но, значит, сюда же и сходилось.
Посетители в кабинете командующего долго не задерживались, одни, видимо, представлялись по поводу назначения на должность или убытия, у других дела, наверное, тоже не носили особой важности, дольше других задержался офицер и вышел из кабинета с остановившимися глазами, распаренный, как будто из бани. Старший мичман сказал Ковалеву, что его очередь идти к командующему вслед за штатскими. И когда Ковалев мысленно уже пробежал весь свой доклад, выкинув из него две фразы, которые, как показалось ему, не содержали достаточной информации и были излишне эмоциональными, к командующему без доклада прошел дежурный офицер, неся под мышкой увесистую папку. Старший мичман впервые улыбнулся и, обращаясь ко всем собравшимся, сказал, что теперь они могут пройти в конец коридора и там на лестничной площадке покурить.