Если бы я сразу рванул наверх, меня могли бы и с лестницы спустить, сказал, смеясь, Сокольников. А я решил подниматься по ступенечкам: поднимусь, огляжусь и еще поднимусь.
Ковалев подхватился с места и заходил по салону.
Черт знает что! Никто не знает, куда мы идем. Никто не представляет, на сколько мы уходим. А жмутся, как последние скупердяи.
По-моему, они на самом деле ничего не знают.
Ты так полагаешь? озадаченно спросил Ковалев.
Нет, чевээс конечно же в курсе, а все прочие только туману на себя напускают.
Раньше чиновничество было только на гражданке, теперь оно, кажется, и к нам пожаловало.
А у нас его всегда было навалом.
Ковалев вернулся за стол, искоса поглядел на Сокольникова.
Конечно, сказал он, поморщась, это не мое дело, но комбриг словно бы мимоходом сам знаешь, как он умеет это делать, спросил, а почему, дескать, твой Сокольников не женится?
На ком? беспечно спросил Сокольников. На отставной козе тети Глаши?
При чем тут коза, когда столько незамужних женщин.
Женщин незамужних много, но все они не мои.
Будто бы? не поверил Ковалев.
Да уж верно... Сокольников усмехнулся, пытаясь скрыть горечь. В воскресенье я уже тебе говорил заглянул к Вожаковым. Поговорили по душам, и знаешь, какие горькие слова сказала мне Наташа? Игорь был командиром, понимаешь, это ее слова, командиром, а отцом стать позабыл, хотя и любил дочку. Ты сам давно ли был дома?
Тоже в воскресенье. Забежал после командующего.
Мог бы и еще сходить. Не на сутки ведь уходим.
Правильно, мог бы... Сам всех на корабле посадил, а себе режим наибольшего благоприятствия?
И скажут тогда эти горькие слова кому-нибудь другому: «А отцом он стать позабыл».
Сам жениться не хочешь, так не поучай других. Я, конечно, понимаю, что наши жены женщины героические. Не будь они такими, и мы не становились бы командирами. Или... он лукаво поглядел на Сокольникова, оставались бы холостяками.
Ты за этим меня позвал? спросил Сокольников.
В том числе и за этим. А за напоминание о Вожакове спасибо. Я на самом деле выберу минуту и вырвусь домой. Он помолчал. Вот только надо подумать, когда Бруснецова отпустить.
Сокольников поднялся, поняв, что эти разговоры, сколько ни веди их, все равно никогда не переговоришь.
Сейчас, с твоего разрешения, опять сойду по делам на берег и, как мы условились, прихвачу кого-нибудь из командиров групп.
Кого же именно? живо поинтересовался Ковалев.
Не интригуй. Кого найду порасторопнее, того и возьму.
Перечить не стану, но старпома в известность все-таки поставь.
Поладим. Катер все равно у него просить.
Вернувшись к себе, Сокольников справился у вахтенного офицера о порядке на сегодня отхода катеров от борта до Минной стенки, переоделся, постоял возле стола, походил по каюте и снова постоял, решая для себя, вправе ли он пригласить с собою на берег Суханова. «И что она нашла в нем? подумал он о Суханове. Приятен, в меру умен, в меру, прошу прощения... Но ведь это же не Игорь... Вот и пойми этих женщин».
Ковалев не сказал Сокольникову голова была забита не этим, что собирается разрешить офицерам и мичманам сойти на берег в две очереди, правда прежде всего семейным, и только в том случае, если корабельные работы в основном будут завершены. Впрочем, две эти оговорки не имели для Сокольникова никакого значения, потому что он и главного не знал.
Он позвонил дежурному по кораблю и попросил прислать к нему рассыльного, не желая вызывать Суханова по корабельной трансляции, чтобы не привлекать ненужного внимания. Ему казалось, что он нашел верное решение, и этого решения, раз уж оно верное, и следовало теперь придерживаться.
Пока пришел рассыльный, пока он разыскивал Суханова и пока, наконец, тот появился, прошло не менее четверти часа.
По вашему приказанию... почти недружелюбно представился Суханов, так и не решив для себя с того воскресенья, как ему держаться с Сокольниковым.
Минуточку, сказал Сокольников, не обратив внимания на тональность сухановского голоса, и позвонил вахтенному офицеру, уточнив, когда отправляется на Минную стенку очередной катер. Хорошо. Задержите минут на десять, распорядился Сокольников, положил трубку и только тогда повернулся к Суханову. Командир разрешил мне взять вас с собою на берег. Вы мне там ни с какой стороны не нужны, и у вас будет в запасе четыре полновесных часа, которые вы сможете использовать по собственному усмотрению.
Это был подарок судьбы, и Суханов понял, что второго такого он не дождется, и если бы он исходил от любого другого начальствующего лица на корабле, он принял бы его немедленно и с благодарностью. Тогда все решалось как бы само собой. Но этот подарок вручал ему Сокольников, и Суханов неожиданно подумал, что не может принять его. Это было бы против всех его правил, которых у него, в общем-то, не было, но о которых он думал, что они у него есть.
У меня нет никакого усмотрения, товарищ капитан третьего
ранга, и мне, как я полагаю, нечего делать на берегу. Суханов скосил глаз на стол и увидел под стеклом фотографию того самого капитана второго ранга, портрет которого стоял на комоде и у Вожаковых. Он отвернулся и повторил: У меня нет личного усмотрения.