Позволь, а как же три адреса?
Да все как-то так, маэстро...
Козлюк священнодействовал с рассвета, составляя краску только в понятных ему одному пропорциях; моряки на беседках широких досках, подвешенных на концах, облепили борта, а там, где от штевня борта расходились скулами и с беседок до них было не достать, пришвартовались баржи, радисты включили верхнюю трансляцию, и на этот раз запела Нани Брегвадзе:
Главное, видимо, было достигнуто: никто, включая и Ковалева, толком не знал, в какие широты предстоит проложить штурманам курс «Гангуту», хотя косвенно можно было и предположить, что широты эти будут низкими.
День выдался жаркий, тихий, краска ложилась ровно, пыль с берега сюда не долетала, и Бруснецов, потирая руки, прикидывал, когда и насколько отпустит его командир
на берег. Правда, вызванный полуночным оповестителем на корабль, он, по сути, уже попрощался с семьей, но никогда нелишне заглянуть на огонек и сделать сыну внушение, чтобы тот не лазил по деревьям, не привязывал бродячим кошкам к хвостам пустых консервных банок, не стрелял из рогатки, не играл во дворе в футбол, словом, не делал всего того, что сам делал в детстве, несмотря на то что у его родителя, мичмана старинной закваски, арсенал воспитательных средств был весьма ограничен: за более слабый проступок обещание надрать уши, за более сильный такое же обещание, но только выдрать ремнем.
Уже были покрашены и надстройки, и мачтовое устройство, машинисты наводили последний марафет на трубы, и на бортах беседок становилось все меньше, даже скулы, самые неудобные для покраски части корабля, тоже принимали новый и несколько необычный вид, когда старпому стали поступать доклады, что и то оказалось не завезено, и это, и одного завезли лишку, а другого недобрали, а это надо бы поменять, словом, началась обычная утряска, какая бывает в каждом большом деле, когда сперва заботятся о главном и делают это главное, а потом выясняется, что и то главное, и другое, и третье. Бруснецов морщился, слушая эти доклады, но, вопреки своим правилам, не осуждал, понимая, что в спешке без этого не обойтись.
Он доложил свои соображения командиру, сказав, что принимать к борту сегодня всевозможные баржи и плашкоуты обидно краска едва-едва схватилась, а Ковалев, которому самому было жалко краску, обронив несколько обидных слов в адрес интендантов «вечно они чего-то там путают», дал «добро» и подвезти недостающее, и поменять кое-что на кое-чего завтра.
Значит, с покраской к ужину пошабашим? спросил он, правда не столько спрашивая, сколько утверждая, что с покраской надлежит завершить именно к ужину.
Основные работы завершим. А люки и горловины промаркируем завтра, и завтра же боцманята наведут последний лоск...
Добро... Ковалев уже хотел отпустить старпома, но на минуту задержал его. Думаю, что всех людей держать на покраске уже нет смысла. Радистов, в особенности акустиков, следует освободить от авральных работ. Пусть приступают к тренировкам.
Бруснецов, соглашаясь, покивал головой и уже собрался уходить, но Ковалев опять попридержал его.
За акустиками пригляди сам. Это дело ты знаешь лучше любого из нас, так что я тебя не по службе прошу.
А разве мы делим свою корабельную жизнь на службу и не на службу? попытался пошутить Бруснецов, но Ковалев строго оборвал его:
Вот когда сядешь на мое место, тогда и станешь делать замечания. И, понизив голос, он добавил: Так я тебя прошу. Меня акустики, честно говоря, беспокоят.
Есть, поспешно сказал старпом, чтобы больше не нарываться на колкости, и сам же мысленно обругал себя за эту поспешность старший помощник не должен унижать свое достоинство поспешностью и степенно вышел.
Ковалев не сказал старпому, что на сегодня его опять вызвали к командующему, на этот раз его оповестили еще утром, и в этом жесте Ковалев усматривал не только начальствующую волю, но и особую милость, на которую командующий в силу своей занятости не всегда мог расщедриться.
Он позвонил Сокольникову и попросил зайти, и когда тот появился, как обычно улыбаясь есть лица угрюмые, а есть улыбающиеся; так вот лицо у Сокольникова было улыбающееся, попросил его присесть. С замполитом у него отношения сложились несколько иные, чем со старпомом, и если на старпома он имел привычку покрикивать, то Сокольникову он разрешал садиться даже без разрешения, и сейчас Сокольников понял, что уж раз командир сам предложил это сделать, то разговор предстоял доверительный.
Все воюешь? спросил он, намекая на тяжбу с «культурниками».
Представь себе, набрался храбрости и пошел к члену Военного совета, не ударит же, думаю, а если и рявкнет, то устою. И представь себе, почти все выпросил. И те же люди, которые мне во всем отказывали, стали подписывать мои заявки почти не глядя. Раньше бы сказали: святы дела твои, господи. А я тебя спрошу проще: ты что-нибудь понимаешь в этих самых метаморфозах?
Чтобы объяснить эти метаморфозы, надобно было родиться великим трагиком, а я всего лишь, как тебе известно, обыкновенный командир обыкновенного БПК. Но почему тебе сразу было не пойти к чевээсу?