Своих мало? спросил с неудовольствием Ковалев, не терпевший, когда отвлекали офицеров от их прямых обязанностей.
Свои все в разгоне, сказал в сторону Сокольников. Даже себе он не хотел признаваться в том, что таким образом решил представить Суханову возможность побывать в доме возле Аниного камня. «Да-да, думал он при этом. Конечно же да...»
Добро. Только ты уж расстарайся. А то опять придется в тридцать пятый раз смотреть «Хитрость старого Ашира».
он, какое бы горе ни случилось, природа все равно возьмет свое, но при чем здесь Суханов? Есть же Сокольников, чего бы еще лучше желать? Да ведь нет же... Вот и возьмите их за рупь двадцать...»
Он решил ни во что не вмешиваться как идет, ну и пусть себе идет, захочет появляться на их пороге, милости просим, не захочет скатертью дорожка, но тем не менее сердце у него продолжало покалывать, и он словно неприкаянный бродил из дома в сад, из сада на берег бухты, подолгу сидел на орудийном стволе, наблюдая за ракетными катерами, которые уходили в море, и думал свою невеселую думу о том, что не заслужил он, Иван Сергеевич Вожаков, такой судьбы, сделавшей финт в конце жизни. Дом разорила война отстроился, ранен был дважды, один раз в морской пехоте под Сталинградом, зажило, первенец под бомбежкой погиб жена после войны Игоря принесла, в двадцать восемь лет стал командиром лодки все удивлялись. Наташу Игорь привел, думали молоденькая, а она сразу пришлась ко двору, Катеришка зазвенела колокольчиком, был бы жив Игорь, и еще внуки появились бы, и вдруг все в ту тягостную осеннюю ночь пошло прахом.
«Ох, горе, горе», думал Иван Сергеевич.
И Мария Семеновна чувствовала себя виноватой, но вина ее не складывалась в конкретные или ощутимые проступки, а была лишь в том, что она не сумела раньше переговорить с Наташей о том, как та решила строить свою дальнейшую судьбу, и получалось теперь, что любой Наташин шаг был словно бы против воли Марии Семеновны, которой хотелось только одного, чтобы Наташа с Катеришкой оставались при них как можно дольше. Вину свою она чувствовала еще и в том, что не заметила, когда Наташа сумела оправиться от своего горя. Мария-то Семеновна понимала, что дело было совсем не в Суханове. Не будь Суханова, появился бы кто-то другой, главное, что он должен был появиться, и Мария Семеновна, будучи женщиной наблюдательной, должна была почувствовать раньше Ивана Сергеевича и не почувствовала.
Наташа Павловна понимала, что обидела своих стариков, которых и любила, и была предана им, наверное, не следовало бы вводить в дом Суханова, не решив прежде для себя, кто он для нее, впрочем, материнским своим сердцем она почувствовала, что больше всего его, кажется, напугало присутствие Катеришки, и, значит, на этом уже следовало ставить точку. Она и поставила ее, как думалось ей, сказав в первую же встречу, что им не следует больше встречаться, прозрачно намекнув, что у нее уже все позади, а у него все еще впереди. Но хотя точку она и поставила, к вечеру понедельника, в тот самый день, когда на «Гангуте» запретили сход офицеров на берег, она дольше обычного задержалась в школе, проводя там неурочные занятия, а потом, схватив такси, тотчас помчалась домой, но Суханов не появился в школе, не приходил он и в дом возле Аниного камня.
Мария Семеновна, должно быть, поняла ее состояние:
Не объявлялся, голубушка.
И Иван Сергеевич тоже сказал:
На вахте сегодня, вот и не придет. А завтра сменится и прибежит как миленький.
На другой день Суханов опять не появился, не было его и на третий день, и тогда Наташа Павловна поняла, что ждать больше нечего. «Вот и хорошо, успокаиваясь, подумала она. Вот и прекрасно. Игорь не испугался бы. Игорь вообще ничего не боялся». Она вспомнила свой первый бальный вечер в Мраморном зале. Он высмотрел ее среди многих хорошеньких лиц и, провожая потом домой, сказал:
А я на тебе женюсь.
Он показался ей старым, но в то же время ей льстило, что солидный, уже в чинах, офицер увлекся ею, девчонкой, и она стала с ним кокетничать, боясь в то же время, что он начнет к ней приставать.
А я не пойду за вас.
Пойдешь, сказал он убежденно.
Она немного растерялась.
Почему вы так считаете?
Потому, что я хороший.
Он на самом деле оказался хорошим.
И после этих воспоминаний Наташе Павловне стало так горько, что она перецеловала Катеришку, нарезала полную охапку цветов, принарядилась, надев, правда, при этом как можно больше темного, сказала домашним, что собралась на кладбище, и пешочком, благо идти было недалеко, заброшенной тропинкой пересекла низинку, поднялась на косогор, по которому проходило шоссе, перешла на ту сторону и попала в лощинку, в которой с незапамятных времен хоронили отставных матросов, рыбаков и местных виноградарей, бывших в прошлом тоже матросами, и кладбище это называлось Матросской скорбью.
Наташа Павловна долго сидела возле своего камня, сложив к его подножию цветы охапкой так и Игорь дарил ей цветы, не букетами, а охапками, ни о чем не думала, и слез у нее не было, только изредка повторяла:
Что же ты о нас-то не подумал?
Солнце еще стояло высоко, надрывно гудели осы, и пели птицы, порхая в кустах.