Сигареты кончились, и он достал из стола новую пачку, надорвал ее, вынул сигарету, но не прикурил. Все и пачку, и сигарету положил опять в стол. «Что-то скажет отец? опять подумал он. Его родители всю жизнь проработали в сельской школе на Рязанщине. Дожив до седин, величали друг друга на «вы» и стыдились один перед другим появиться неряшливо одетыми. Они были простые, потому что и жизнь вокруг них была простая, но в этой простой жизни они тем не менее сумели не опроститься и сберегли нравственные идеалы, которые получили от своих родителей. А что скажет мама? А Наташа что скажет? Наташа что скажет? И что сам-то я скажу? Са-а-ам...» Это «сам» подействовало на него отрезвляюще. «Пусть говорят что угодно, но завтра я пойду на раскоп. Он снова достал сигарету из стола, хотя от курева давно уже горчило, а теперь вот еще и глотка стала сохнуть. Но если я завтра не пойду, то мне уже никогда там больше не быть. Третьего ведь не дано, как говорит отец. И значит, я пойду. Иначе зачем жить?»
С этой мыслью он заснул и проспал до подъема флага.
Глава пятая
Есть во флотском словаре много таких слов, которые являются не только понятиями, но и символами, означающими физическое и нравственное состояние всего экипажа. Аврал это прежде всего работа, трудная, в чем-то неблагодарная и грязная, и в этой работе не может быть исключений ни для кого. «Это вам, говорили старые мореманы, не пыль с пряников сдувать, тут корячиться надо». Но ведь и корабль, которому предстояло дальнее плавание со многими неизвестными, отправлялся не в развлекательную прогулку. Тут не могло быть мелочей, и бочка с сельдью учитывалась наравне с торпедой, а снаряд шел в расчет наравне с ящиком вермишели, потому что ящик вермишели и снаряд тоже представляли единое целое.
Аврал.
Никто и никогда не имел права уклоняться от корабельных работ, но зато каждому представлялась возможность первому подставить свою спину под куль с солью, который весил не менее шести пудов. И если кто замечал, что у товарища подкашивались ноги, он не подшучивал над ним, дескать, что, братишка, жилкой вышел тонок, а молча отодвигал его в сторону, подставив под ношу свое плечо, и занимал его место в нескончаемой человеческой цепочке.
Но аврал никогда не был штурмовщиной это словечко возникло значительно позже, чем появился российский флот. Это была работа от зари и до зари что правда, то правда, и сегодня делалось то, что должно было делаться сегодня, а завтрашние дела и вершились завтра, если, конечно, при этом не подводили тыловики, но грех было все валить на тыловые службы. Для них понятие, а вернее, все-таки символ аврал тоже был священным.
А еще аврал был праздником, и если кораблю был придан оркестр, то он выводился на верхнюю
палубу, и трубачи до изнеможения дули в свои медно-золотые золотые, конечно, для красного словца трубы, помогая людям выдержать длинный день, чтобы с ранней побудкой начать новый. Но если не было оркестра, то включалась верхняя трансляция, и матросский хор мощью своих голосов призывал всех наверх:
Тут рождалось флотское товарищество и великое чувство локтя, чтобы потом, если судьбе угодно было так распорядиться, в бою оно проходило окончательную закалку. Во все века не было ничего крепче дружбы, рожденной корабельной жизнью, и не было ничего дороже святого флотского товарищества.
Аврал.
Бруснецов прилег, когда уже восток заалел и по небу готовились побежать золотые стрелы. К этому времени на его столе лежали план работ на сегодняшний день и черновые наброски на последующие. В первые два дня он решил никого от основных работ не отвлекать, даже радистов, акустиков и радиометристов, исключение оставалось только для тех лиц, которые осуществляли связь с берегом. Естественно, дежурная и вахтенная службы в расчет не принимались, но и этим службам часы отдыха он приказал сократить. Шесть суток составляли всего лишь сто сорок четыре часа, из коих, к сожалению Бруснецова, восемь часов каждые сутки уходило на сон, и уже вместо ста сорока четырех часов оставалось только девяносто шесть. Но ведь люди должны были еще есть, чистить зубы и умываться, необходимо было при этом производить малые приборки, чтобы помещения и палубы не превращались в свинарник, а являли собою корабельный порядок. В конце концов выходило, что от шести суток, столь щедро дарованных командующим, оставались рожки да ножки, каких-то неполных семьдесят шесть часов. И в эти часы предстояло сделать все, успеть еще провести политзанятия, а в конце аврала партийные и комсомольские собрания, дать возможность экипажу постираться и помыться в бане, и только после этого уже докладывать по команде, что «Гангут» готов вытягиваться на внешний рейд.
Бруснецов еще ухитрился увидеть сон, будто он с женой и сыном отправился погостить к старику тестю на подмосковную Клязьму и выловили они там метровую щуку, а щуки в Клязьме не водились уже многие годы по той причине, что была Клязьма загажена нефтью, химией и прочей дрянью, именуемой благами цивилизации. Бруснецов даже во сне не верил этому, но щука ходила на спиннинге, и это было восьмое чудо света.