Не плохие, отец, а легковесные, словно пустой колос. Туда, что ли, опять намылился? нехотя спросила тетка.
Туда, сказал Блинов.
Неспокойно, что ли, там?
Неспокойно, тетушка.
А где теперь спокойно? строго вопросила тетка.
У вас, например, тетушка.
Тетка хрипло рассмеялась, и Блинов увидел у нее полный рот крепких белых зубов, удивленно подумал: «А ты, тетушка, пожалуй, еще одного муженька схарчишь».
Плохо, что ли, подумал?
Нехорошо, тетушка.
Вот и я так решила. К тебе со всей душой, а ты мне фигу в кармане. Нехорошо, отец мой, ну да уж ладно прощаю. Все вы такие...
Заснул Блинов быстро, но среди ночи проснулся и до утра уже не сомкнул глаз, смотрел на окно, по которому блуждали серовато-желтые
тени. Неожиданно ему стало неспокойно, он соскочил с постели и, шлепая босыми ногами по холодному паркету, подошел к окну, за которым, позванивая, ветер мел поземку. «Да, подумал он, дела-а, хуже не придумаешь».
Поезд скоро тронулся, долго тащился сперва матушкой-Москвой, выставившей на обозрение приезжающим и отъезжающим свои закопченные бока, потом ближним и дальним Подмосковьем, заставленным большими и малыми трубами, которые изрядно коптили, делая снег серым, а небо желтовато-грязным. Сразу за Серпуховом поезд прогрохотал по гулкому мосту, и все вокруг побелело, а ближе к Туле копоти опять прибавилось.
Блинов завалился на койку, вынул из коробки обезьянку и начал ее рассматривать. «Боже! подумал он. Какая глупая, грустная и умная мордашка. Тряпичное, а почти человеческое. Может, и все мы тряпичные?»
Вагон покачивался, постукивая на стыках, укачивал Блинова, и тот скоро уснул, а когда проснулся это было уже за полночь, и все купе похрапывало и посвистывало носами, почувствовал, что во сне с ним произошло перевоплощение и прежняя личина неунывающего и веселого бонвивана словно бы сама собою заняла свое привычное место. Он как будто сходил к себе далекому, и тот далекий не понравился ему, и он вернулся к себе теперешнему, с которым ему оказывалось намного проще. «Итак, сказал он себе, подобьем бабки: квартиры нет, положения нет, правда, есть отец, так сказать, мохнатая рука, но отца надо знать, и поэтому против мохнатой руки следует поставить большой и жирный вопрос. Семьи тоже нет. Итак: в моей анкете сплошные прочерки и скупые слова нет, был, но не состоял. Как это сказал божественный Данте? «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». Ау-у... Вот тебе и ау!» Но мало-помалу мысли его стали обретать стройный порядок: в конце концов, самое страшное он уже пережил, когда, вернувшись тогда с боевой службы, нашел комнату, снятую по случаю в коммуналке, замкнутой на ключ и на столе записку: «За нами приехал Боря. Так нам всем будет лучше». Никакого Бори до того дня он не знал и знать не собирался, а теперь вот пришлось таким странным образом заочно познакомиться. Впрочем, все это было уже послесловие, читать которое порой бывает и утомительно и скучно.
За перешейком погода улучшилась: снег исчез, проглянуло солнышко, чуть теплое, но яркое, и Блинов заметно повеселел он возвращался домой, а дома, как говорилось, и стены помогали, которых у него, правда, не было, но ведь пахал же где-то океанскую целину «Гангут», а на том «Гангуте» была каюта корабельного медика старшего лейтенанта Блинова. «Король умер, да здравствует король!»
В бригаду Блинов свалился как снег на голову, и медик, оставшийся за Грохольского флагманским, долго размышлял, на какой бы корабль пристроить этого гангутца, но все уже укомплектовались, и «флажок» позвонил хирургу флота они учились в далекие годы в академии в одном классе и упросил того взять Блинова на стажировку в госпиталь.
У него золотые руки! Кричал при Блинове в телефонную трубку «флажок» связь была отвратительной.
Добро. Присылай свои золотые руки, посмотрим, что из них можно сделать.
Когда «флажок» положил трубку на аппарат и облегченно провел ладонью по лбу, Блинов начал возмущаться:
Я пришел на флот не по госпиталям ошиваться.
Что за жаргон «ошиваться»? Опомнитесь, старший лейтенант. Я ведь могу позвонить не только хирургу флота, но и вашему батюшке.
Оставьте моего отца в покое. Я сам уже отец.
Вот как? сухо удивился «флажок». В таком случае с завтрашнего дня вы направляетесь в госпиталь, а по возвращении «Гангута» продолжите на нем службу.
Благодарю вас, весело сказал Блинов.
Благодарить потом будете, все тем же суховато-официальным голосом заметил «флажок» и выдворил Блинова из штаба.
Время было несезонное. Блинов сперва почитал объявления на стенах и на заборах, потом заглянул в контору, ведавшую сдачей и наймом квартир, и к вечеру снял в коммуналке, правда малонаселенной, полутемную клетушку со шкафом, потертой тахтушкой, обеденным столом, четырьмя стульями, с сиреневенькими занавесками на окнах
и почувствовал, что в скитаниях его появился некий причальчик, на который можно сойти и оглядеться.
Он походил по знакомым медикам, и скоро у него появились и подушка с одеялом, и полотенца, и постельное бельишко, а чайник, кастрюлю со сковородкой, чашки, тарелки с ложками и вилками он приобрел сам в хозяйственном магазине, и на этом обустройство его жилья завершилось. Правда, вилки с ложками были не из благородного металла, тарелки с чашками не напоминали образцы лучших мастеров, но есть и пить с них было вполне удобно, тем более что гостей созывать у себя Блинов не собирался, так что и посуда в его холостяцком житье-бытье особой роли не играла. Есть она, и слава богу. Жизнь как бы вернулась на круги своя, но круги эти оказались угловатыми, что ли, за них постоянно приходилось цепляться: хотел забыть Москву она не забывалась, начал было делать визиты старые знакомые оказались ужасно скучными, хотел было... Впрочем, ему, кажется, уже ничего не хотелось.