Полно вам придумывать. Ничего ведь не случилось.
Да-да, быстро промолвила Мария Семеновна. Это хорошо, что еще ничего не случилось.
Что это на вас сегодня накатило?
Мария Семеновна хотела промолчать и медленно покачала головой.
Ничего, голубушка, сказала она вполголоса. Да я уж тебе говорила: разбирала нынче старые бумаги и нашла среди них вот этот листок... Господи, как страшно, когда уходит жизнь... Она пошевелилась, будто хотела привстать, и опять осталась сидеть. Тепло тут. Так вот и сидела бы всю ночь. Да ведь идти надо. Катеришенька,
ты где?
Здесь я, бабуля, прозвенел снизу детский голосок.
Это хорошо, что ты здесь.
Наташа Павловна быстро поднялась, подала руку Марии Семеновне, и они осторожно съехали по отполированному боку в мелкую теплую воду, оправили сарафаны, и Наташа Павловна позвала усталым голосом:
Катериша, пора, пора...
Та подбежала, цепляясь ножонками за камушки, схватила мать за подол, глянула снизу вверх.
А папулька наш все в море?
Все в море, доченька.
Иван Сергеевич уже заждался их, и чаю напился, и цветы полил, и теперь читал на приступочке газету, шевеля седыми бровями, которые у него к старости начали расти кустами, как полынь. Полынью тут пропахло все. Она росла возле тропинок, среди камней, словом, там, где, казалось бы, корням и ухватиться было не за что, и ближе к маковке лета начинала дружно седеть, и запах ее стелился низко над землей.
Накормив Катеришку, Наташа Павловна увела ее укладываться, а Мария Семеновна начала собирать вечерний чай в гостиной. Чаевничали они обычно долго, обсуждая свои и людские новости. Наташа Павловна долго не выходила, и Мария Семеновна с Иваном Сергеевичем терпеливо ждали ее, за чай не принимались, хотя есть очень хотелось. «Чего она там копается?» с неудовольствием подумал Иван Сергеевич, опять надев очки на нос и принимаясь за газету, в которой прочитал не только все информации, но успел просмотреть и все статьи.
Что-то Василий Васильевич давно не заглядывал к нам? вздохнув, сказала Мария Семеновна.
Иван Сергеевич поднял очки на лоб.
Лето пора учений. По гостям разгуливать некогда.
Мария Семеновна переставила чашки, глянула в сторону.
Сладилось бы у них... сказала она тихо. И нам он не чужой.
А это не нашего ума дело, сердито возразил Иван Сергеевич. Теперь от своих детей бегут...
Не век же ей возле нас сидеть.
И опять не нашего ума дело.
Скрипнула дверь Иван Сергеевич заметил, что с некоторых пор в доме заскрипели полы и двери, лето ли сухое стояло, а может, к дому подкрадывалась старость, вошла Наташа Павловна в новом платье, модно подчеркнувшем ее фигуру, с ниточкой кроваво-красных кораллов на шее, с кровинками рубинов в мочках ушей. Было видно, что Наташа Павловна принарядилась тщательно, продумав все до мелочей, и хотя волосы по-прежнему зачесала гладко, строгости в ее лице как будто поубавилось, и вся она стала обворожительно-чистой. Глядя на нее, Иван Сергеевич невольно крякнул, а Мария Семеновна спросила чужим голосом:
Ты куда-то собралась, голубушка?
Нет, сказала Наташа Павловна, я пришла пить чай. И мы сегодня будем чаевничать долго-долго. Она села к столу и сразу принялась хозяйничать. Давеча вы, Мария Семеновна, мне стихи читали, а я слушала вас и все думала, что пять лет назад именно в этот день мы с Игорем познакомились. Надо же какое совпадение. Тогда я была молоденькая. Мне только стукнуло семнадцать, я закончила училище и мечтала стать пианисткой. Она подала чашку Ивану Сергеевичу. Как давно это было...
Иван Сергеевич принял чашку, поставил ее и озабоченно спросил:
Может, и мне форму надеть?
Сиди уж, сказала Мария Семеновна теплеющим голосом. Ведь не ты же познакомился с Наташей в тот день. Ты даже не вспомнишь, когда со мной начал женихаться.
Жизнь прожили, проворчал Иван Сергеевич, так чего уж о жениханье вспоминать.
Наташа Павловна провела пальцем по краешку чашки и загадочно немного грустно, немного виновато улыбнулась.
А я сегодня вспомнила, сказала она, и так тепло стало. И больно. Что же я раньше-то об этом не вспоминала?
И я вспомнила. Разбирала бумаги и вспомнила, заметила Мария Семеновна. В Мраморном мы познакомились, на танцах. Это на Васильевском острове. Иван Сергеевич уже четыре галочки на рукаве носил.
У тебя тогда платье было в горошек. И синий жакет.
Помнишь, значит.
Уж больно платье заметное было. Я, собственно, на него и пошел. Лицо смутно видел, а платье хорошо.
Мария Семеновна усмехнулась:
Куда уж заметнее... Тогда все в горошек ходили.
В окнах потемнело. Заря еще недолго золотилась сквозь листву, но скоро и она стала гаснуть. С моря долетел протяжный рокот, оно словно бы вздохнуло, потом снова донесся его вздох, и все смолкло.
Мария Семеновна, попросила Наташа Павловна, почитайте еще те стихи. Пожалуйста, если вам не трудно.
Сделай, Маша, милость, сказал и Иван Сергеевич.
Мария Семеновна подперла рукой щеку, пригорюнилась.
Уж и не знаю, тихо промолвила она.
Читай, Маша, повторил Иван Сергеевич, читай, раз публика просит.
Там, на камне, Мария Семеновна
невесть чему разволновалась, здесь же голос у нее был ровный, она уже и не вспоминала ничего, и не переживала, и Наташа Павловна подумала, что все хорошо в первый раз, а всякое повторение, как бы лишенное свежести, теряет свое очарование.