Ковалев повернулся к Бруснецову.
А как ты полагаешь, старпом?
Я, товарищ командир, за супостатов думать не приучен.
А надо бы поучиться. Дело это не совсем хитрое, а под старость, глядишь, и пригодится.
Полагаю, товарищ командир, не пригодится.
Полагай, старпом, полагай. Вахтенный офицер, пригласите к нам старшего штурмана.
Сокольников с Бруснецовым переглянулись, но наперед батьки лезть в пекло не решились мог и шпильку подпустить, а мог и просто промолчать. Человек же всегда чувствует себя неудобно, когда его хотя и слышат, и вполне понимают, о чем тот спрашивает, но на слова его принципиально не обращают внимания. «Промолчим для ясности», подумал Бруснецов. И Сокольников тоже подумал: «Ладно, мы терпеливые. Мы подождем».
Ждать пришлось недолго, появился Голайба, вскинул руку к пилотке, дескать, по вашему приказанию...
Ну как с вердиктом? спросил Ковалев, имея в виду тот их разговор о Наташе Ростовой.
Оправдал по всем статьям.
Вот и прекрасно. А теперь поищите-ка нам более или менее приличную точку для якорной стоянки. Что-нибудь в сутках-полутора перехода. Глубина это наипервейшее условие, но и течение постарайтесь учесть, и розу ветров. В старых лоциях хорошо об этом писалось. Поэты ее сочиняли.
Понял, товарищ командир.
А раз понял, то и сложи нам эту песню. Устали люди, машина ревизии требует. Вот и старпом с замполитом...
Обижаете, товарищ командир, сказал Бруснецов.
А ты возьми и не обидься. Это же так просто взял и чего-то не сделал. Иногда не сделать, старпом, становится в своем роде действием. Есть такое понятие разумный компромисс.
В военном деле, товарищ командир, компромисс дело весьма зыбкое.
Ковалев сложил губы в трубочку, как бы собираясь присвистнуть, но не присвистнул этих вольностей на мостике он и себе не позволял, только с удивлением посмотрел на Бруснецова.
Оказывается, не один замполит у нас грамотный... Нет, старпом, не согласен я с тобой, хотя порыв твой и благородный. Компромисс в бою, согласен, дело наивреднейшее, но в мирные дни военное дело это еще немного и политика, а политики без разумных компромиссов не бывает.
Сокольников посмеялся: «Хе-хе».
А ты, командир, тоже кое-чего соображаешь.
А у нас тут неграмотных нет, комиссар. Не с дурачками играем, так что надо твердо уяснить себе, в какую дверь можно входить, а из какой следует выходить. Ковалев снял микрофон, включил штурманскую рубку. Голайба! Командир. Так что мы имеем? Хорошо. Он повесил микрофон и повторил уже для Сокольникова с Бруснецовым: Хорошо. Старпом, я пошел к штурману. Оставайтесь на мостике.
Есть, сказал Бруснецов унылым голосом, и Ковалев с Сокольниковым прошли в штурманскую рубку, а он остался на мостике мучиться догадками, какую партию решил разыграть командир.
Ну так что у нас Наташа Ростова? улыбаясь, спросил Ковалев у Голайбы, который, согнувшись над столом, только что не носом водил по карте.
С Наташей у нас, товарищ командир, полный ажур. Есть две точки. Одна в полусутках хода. Глубина восемьдесят сто метров. Однако я ее вам не советовал бы. Неподалеку проходит течение, поэтому возможны завихрения. К тому же не вполне изучен грунт. Вторая находится дальше. До нее ходу двое суток. Правда, банка эта будет поглубже метров сто сто сорок, но спокойная, и грунт подходящий. Якорь держит хорошо.
Прекрасно, но откуда у вас эти сведения?
Вырезки всякие собираю, товарищ командир. Издания английские почитываю. Кое-какую периодику выписываю.
Прекрасно. И какими же вы языками владеете?
Английским более или менее сносно. Испанским и итальянским хуже, но читать и переводить со словарем вполне могу.
Вы меня, штурман, убедили. Рассчитайте курс до второй точки. Расчетное время прихода в точку передать на танкер.
Ковалев вышел уверенно, по-хозяйски толкнув дверь, подставил лицо ветру. Он был теплый, немного влажный и как будто омывал кожу. «Живут же люди, подумал он. Круглый год лето. Умирай не хочу. А у нас уже и ветры взыгрались, и морозы ударили. И вообще...»
А что, комиссар, сказал он, не оборачиваясь, будучи уверенный, что Сокольников вышел на мостик вслед за ним, согласился бы ты жить в сплошном лете?
Нет, командир, не согласился бы. Ведь это опять к вопросу о национальном характере. Зимой мне нужны трескучие морозы, а летом жара, осенью дожди, а весной половодье.
Они помолчали.
Ты твердо решил идти на стоянку? спросил Сокольников.
Ковалев покивал головой, только потом сказал:
Да, комиссар, твердо. Людям необходимо дать передышку.
Командующий может и не одобрить твоего решения, тем более что...
Я знаю, охотно подтвердил Ковалев, не дав Сокольникову даже завершить фразу. Но в одиночном плавании я сам волен принимать решения.
Эти самостоятельные решения иногда выходят боком.
Что прикажешь делать?
Поднимай вертолет. Потом будет поздно.
Нет, сказал резко Ковалев. Яблочко еще не созрело.
Может и перезреть. Твою выжидательность наверху могут истолковать медлительностью, а еще хуже нерешительностью.
Я предпочитаю бить наверняка, сердито сказал Ковалев.
Никого не интересует, что ты предпочитаешь. Там, наверху, ждут результата, а его все нет.