Если же надоел английский самодовольный комфорт, можно сесть в трамвай а доехать до Восточного рынка, а оттуда пройти по авеню Жоффр главной улице французской концессии. Она прямая как стрела и вся утопает в зелени. По ней через час дойдешь до серых стен Цикавейского монастыря, окружавших собор с двойной колокольней, увенчанной золотыми крестами. Это цитадель католицизма и метеорологической науки. Здесь иезуиты обобщают собранные в Китае наблюдения за тайфунами и обращают в католичество бедных и богатых, по преимуществу женщин. Свидетельство этому часто встречающиеся монахини в белых накрахмаленных бретонских чепцах.
За монастырем Рубикон дорога, ставшая границей иностранного Шанхая. За нею Китай с его самобытной тысячелетней культурой, кровавым произволом дуцзюнов, жестокой борьбой за существование, ненавистью к своим и иностранным угнетателям.
Если захочется посмотреть поближе на городской Китай «военных лордов» (так англичане окрестили китайских милитаристов), можно прямо с Восточного рынка, оставив вправо авеню Жоффр, пройти к воротам СингПо, проделанным в высокой, массивной стене из глинобитного кирпича, окружающей Наньдао. Ворота сложены из серого песчаника в затейливом, чисто китайском стиле. По обе стороны в стену вделаны караулки, полные китайских солдат в светлосерых коленкоровых куртках, таких же штанах, обутых в черные матерчатые туфли. У ворот парные часовые, за ними двое полицейских в черной форме, фуражках с белыми околышами, с винтовками
на ремнях, но без штыков.
Для чего вся эта стража? Беловеского, как и любого европейца, они только провожают подозрительными взглядами, не смея даже спросить, зачем он идет в их город.
От ворот дугой уходит вглубь широкая, мощенная камнем и давно не метенная улица. По ней течет поток пешеходов и рикш, никем не управляемый и шумно перекликающийся. По сторонам лабиринт узеньких улочек, в которых с трудом разъезжаются встретившиеся рикши. Улочки вымощены каменными плитами, под ними канавы со зловонным потоком жидких отбросов. По краям улочек висят узкие полосы разноцветных вертикальных вывесок, с белыми или золочеными иероглифами. За вывесками лавки и лавочки, мастерские, парикмахерские, харчевни. Здесь же работают резчики по дереву и по слоновой кости (этот материал в большом почете у китайцев), столяры, медники. Пахнет сандаловым деревом, лаком, всевозможной жареной и печеной снедью. В лавках нет четвертой стены, и на их открытых прилавках национальные готовые платья, изделия из бронзы, яшмы, фарфора, миниатюрная лакированная мебель. По улочкам снуют покупатели, продавцы, зазывалы, мелкими шажками бегут носильщики с грузами на длинных бамбуковых коромыслах. В такт шагам они стонут: так здесь принято и так, говорят, легче.
Вот, криками разгоняя прохожих, через толпу пробирается личный рикша какогото богача. В его коляске, отделанной серебром и лаком, сидит тучный хозяин, дарящий идущего пешком чужеземца неодобрительным взглядом
Во время одной из таких прогулок инкогнито штурмана совершенно неожиданно раскрылось. На Банде, у мраморного здания ГонконгШанхайского банка, у входа в который дремали два бронзовых льва, он заметил человека в легком белом костюме. Круглое бравое лицо полицейского пристава с торчащими в стороны холеными усами. Военная выправка, скользящий взгляд серых глаз Да это Нахабов! Это он разъезжал по Харбину в шикарном «кадиллаке» с негромшофером, был в черной форме капитана авиации и, по его словам, получал французские самолеты. Настойчиво уговаривал Беловеского поступить в его авиационный отряд, соблазнял блестящей формой и блестящей карьерой. Интересно, что он здесь делает?
Нахабов разговаривал порусски с какойто высокой элегантной женщиной. Лицо её, мелькнувшее под модной шляпкой с широкими полями, показалось штурману тоже знакомым. Не желая быть узнанным, он прошел мимо.
Через полквартала услышал за собой торопливые женские шаги, решил не оборачиваться, пошел быстрее и свернул на Пекинроуд в городское ущелье между шестиэтажными зданиями контор и банков. Улица была пустынна. Только у перекрестков дремали, опершись на сиденья своих колясочек, несколько рикш да торчали высокие чернокрасные тюрбаны индусовполицейских.
«Что за наваждение, подумал штурман, слыша упорный стук каблучков за своей спиной, будто я женщина, а она мужчина. Случайно или намеренно она идет за мной?» Он замедлил шаг, намереваясь пропустить женщину вперед. Стук каблучков быстро приближался. Вдруг он услышал:
И вы попали в Шанхай, негодный мальчишка? Да стойте же! Неучтиво заставлять меня гоняться за вами.
Обернувшись, он увидел знакомое лицо, озаренное радостной улыбкой, сразу её узнал и сам улыбнулся, приподняв шляпу: то была Воробьева, жена офицера Гардемаринских классов.
Я давно уже не негодный мальчишка, Нина Антоновна, сказал он, пожимая протянутую ему руку в нитяной полуперчатке, ведь прошло четыре года, вы это забываете. Теперь я очень годный.
А мне кажется, что всё это было вчера. Помните Нагасаки, отель «Белью», ваших легкомысленных товарищей? Гдето они теперь? Всех разбросала жизнь. Я так рада, что встретила вас. Вы напоминаете мне о тех годах, когда наша жизнь была цельной, ещё не сломалась