И что вы сделали? спросил меня император.
Попятился и побыстрее.
Расскажите о них еще, приказал он.
Они были унижены.
В них уже появилось что-то от citoyen?[75]
Нет, сир, ни в коем случае. Даже тогда. Они были другой породы, хотя и мельче, чем могли бы быть.
Я сказал императору, что порой, взглянув на человека, чувствуешь, что он, хотя и прожил уже самое интересное время своей жизни, все же сохраняет следы пережитого, и в этом таится его привлекательность. Король был вместилищем многих поколений королей и дворов, поклонов и церемоний, празднеств и войн.
Мне было позволено находиться в комнате короля во время королевских levée и couchée, ибо церемонии одевания соблюдались даже тогда. Я держался позади, ближе к шелку стен, и глядел поверх моря причудливых плеч на фоне серо-зеленой деревянной обшивки. Какой-то старик раздвигал duchesse brisée,[76] и поднималась баронесса ЛАрбредор ее движения были как бы медленным танцем, своей напускной легкостью бросающим вызов трудной реальности.
Во время королевской игры в карты я оставался voyeuse[77] и, сидя верхом на стуле, заглядывал через плечи в карты игроков, секреты лежали у них в карманах. Даже тогда, на излете существования двора, я не мог не заметить, что эти последние придворные живут, словно воюют, день и ночь защищая себя. Каждый комплимент порождал врага. Лица состояли из тревожных глаз в верхней части и внезапных улыбок в нижней. Даже в то короткое глухое время, когда я присутствовал там, я никак не мог соответствовать всему этому.
Из-за своей близорукости король не мог точно определить расстояние и наступал на того, к кому адресовался, заставляя человека пятиться до стены придворных и ловя его в ловушку волнующей мимолетной славы, когда прощался, произнося какую-нибудь безобидную банальность.
Я поехал в замок Медон рядом с Версалем, где с удивлением увидел, как король въезжает на лошади прямо в салон. Впервые я видел тех женщин, которым приходилось наклонять голову и боком протискиваться в дверной проем. Я научился говорить на их языке, но был слишком молод, робок и диковат. Говорил я очень мало и, боюсь, очень плохо. Все они казались мне слишком быстрыми.
Я сказал маркизу, который представил меня ко двору, что монархи великолепны, но мне здесь трудно. Под наслоениями церемоний они казались и вправду напуганными. Это был тот же дискомфорт и особая грусть от ощущения своей неуместности, которые ныне я вижу в императоре. Короли Бурбоны всегда имели привычку переступать с ноги на ногу, и я видел, как король делает это, словно ему трудно удержать вес собственного тела. Он и королева были мягкими и рассеянными среди приводящей в ужас грубости страны; все старые привычки и церемонии больше не служили им защитой.
Для супружества, которое началось с такого ужаса и разочарования, король и королева под конец словно доросли до неистовой безнадежной любви, которая приходит, когда люди согласны пойти на компромисс. Они часто смотрели друг на друга. С этими своими маленькими носами, похожими на клювы, они походили на двух гордых редких птиц, парящих на ветрах вымирания.
В Англии смерть короля привела к республике; во Франции рождение республики привело к смерти короля, сказал император для моего «Мемориала».
Откуда взялась монархия? Кто был первым королем Франции? Первым королем был самый лучший солдат. После чего королем стал сын самого лучшего солдата. Франция, всегда бывшая воинственной страной, короновала своих солдат. Людовик Шестнадцатый не был солдатом; его бледная кровь текла медленно, в ней было слишком много жира, сомнений и манерности. Храбрость и упорство, создавшие первых королей-солдат, превратились в благородную уступчивость и спокойствие, которые всегда приходят вместе с беспомощностью.
Их тогдашняя жизнь в Тюильри была богата только несчастьями. Король гулял в своем саду, подобострастно
кланяющиеся придворные были заменены шестью гренадерами из буржуазной милиции во главе с офицером из его челяди и одним пажом. Двери дворца, когда он возвращался, были открыты дл каждого, хотя королева еще гуляла с одной из дам, а стража шла за ней по пятам. За ней шествовала толпа незнакомых людей. Они были узниками, хотя народ все еще снимал шляпы перед ними.
И вот тогда я тоже уехал и присоединился к эмигрантам в Вормсе, в Германии. Я вступил в армию принца Конде, чтобы сражаться и спасти тех, с кем я только что познакомился. Но сначала мы танцевали.
В середине мая, за месяц до побега в Варенн, королева и мадам Кампан выложили ее личные драгоценности, бриллианты, переложенные ватой, на диван в кабинете. Они были готовы к упаковке в шкатулки из красной марокканской кожи, помеченные вензелем и гербом Франции. Это заняло целый вечер, а потом королева пошла играть в карты, оставив свой кабинет запертым, а драгоценности выложенными. («Регент» и бриллианты короны были уже переданы Ассамблее.) Дама, заведующая гардеробом, шпионка, имевшая дубликат ключа, вошла и увидела эти приготовления. Шпионка написала донесение Лафайету и прочим, поведав о своих подозрениях, что королева собирается бежать.